Ника понимала. Она видела, что они сделали с Киром. Конечно, она совсем себе не представляла, каково это. Её никогда не били. Ни разу. По большому счёту она и боли-то никогда сильной не испытывала, если не считать случайные детские ссадины и порезы по неосторожности. Она понятия не имела — как это, когда тебя избивают. И как её тело отреагирует на это. Но одно она знала точно — она выдержит. Боль — не самое страшное, и она справится…
— Нет, ты не понимаешь! Ты не понимаешь, Ника! — Кир даже попытался встать.
— Я выдержу, Кир, — твёрдо сказала она.
— Я не выдержу! Я! Я не смогу смотреть, как они тебя…
— Я справлюсь. Меня, конечно, никогда не били…
— Да они тебя не только бить будут, дура! — в сердцах выпалил Кир. Ему наконец-то удалось встать, он смертельно побледнел, но всё-таки выпрямился и теперь стоял напротив неё. — Ника! Очнись! Не только бить!
— А что ещё… — начала Ника и осеклась. Потому что поняла, что ещё… Вспомнила глаза этого, плосколицего, в которых мелькнул похотливый интерес. Вспомнила руки того, второго, бесцеремонно ощупывающие её тело, пока он тащил её сюда.
Она охнула и задохнулась. От ужаса и отвращения. И даже, кажется, почувствовала снова запах того отморозка, его грубые, жёсткие ладони на её груди.
— Теперь ты понимаешь? — Кир смотрел на неё в упор. — У нас просто нет другого выхода.
— Мы всё равно не должны ничего говорить, — тихо и твёрдо произнесла Ника. — Даже если…
Её голос дрогнул, сорвался. Она испугалась, что заплачет, разревётся, как маленькая, но сейчас, именно сейчас, плакать нельзя.
Перед глазами встало смеющееся лицо папы.
— Папочка, — прошептала она едва слышно. — Им меня ни за что не сломить. Ни за что. Вот увидишь.
— Ника, — Кирилл всё-таки услышал её шепот, хотя и понял его по-своему. — Ника, ты не понимаешь. Они…
Она шагнула к нему, обняла, уткнулась лицом в плечо. Его рубашка была влажной — то ли от пота, то ли от крови, Ника не хотела думать от чего именно. Сквозь мокрую материю она чувствовала его тепло, ощущала, как его бьёт дрожь.
«Он боится, — внезапно поняла она. — Не за себя боится. За меня. Мой бедный, избитый Кирка. Да почему всё так-то? Почему?».
— Послушай, — он заговорил хрипло, торопливо. — Дай мне тот кусок, ну, ту заточку. Где она? Я попробую… Они не знают, что я могу. Я попробую внезапно… Кинусь… Ты беги. Вдруг выйдет? Я смогу задержать их, наверное… ненадолго. Если очень быстро, то…
Ника представила, как он будет биться за неё. До самой смерти будет. Измученный, едва стоящий на ногах, кинется с жалким обрубком пластика на двух или даже трёх вооружённых мужчин. Отнимут пластик — будет драться голыми руками, зубами грызть. Глаза наполнились слезами. Она не стала возражать ему, доказывать, что это невозможно, что он не сможет… Да он и сам всё понимал. Замолчал, тяжело дыша, прижимая её к себе, всё крепче и крепче, хотя наверняка морщился от боли…
— Должен быть выход, — тоскливо простонал он. — Послушай, я попробую с ними договориться. Если они тебя отпустят, то я им всё выложу. Им же надо знать, где твой отец? Значит, они могут пойти на сделку. Мы придумаем что-нибудь, обязательно. Пусть они сначала тебя выпустят, а тогда я им уже…
— Кир, ты же знаешь, что нас убьют. В любом случае — убьют, — прошептала Ника.