Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)

Киру хотелось сказать, что он понимает, потому что он-то как раз это видел, эти особые отношения, да что там — каждый день их сейчас наблюдает, и в который раз пожалел, что не имеет права говорить об этом. Не может, потому что ему запретили, прижали к стенке, взяли с него слово, и сделали это как раз те, у кого эти самые особые отношения. Он уставился на свои ботинки, покрытые лёгким налётом серой строительной пыли, которая витала даже здесь на лестнице, где они сидели, и вдруг отчётливо представил себе, что всё то время, пока Ника разговаривала с Литвиновым и, возможно, плакала (наверняка, плакала, Кир видел, её глаза покраснели, а нос чуть припух), её отец находился за стенкой, метался, как раненный зверь, не позволяя себе выдать своё присутствие дочери ни словом, ни звуком. Кирилл, который до этого момента думал лишь о том, как плохо ему самому, внезапно осознал, какую ношу несёт Павел Григорьевич, для которого Ника была всем — верой, жизнью, им самим…

— Чёрт, — прервала Ника его размышления. — Я рюкзак свой забыла. Там. У дяди Бори. Надо идти.

— Погоди! — Кир вскочил на ноги, встал перед ней, и она, замешкавшись, так и осталась сидеть, подняв на него чуть удивлённое лицо.

Сейчас он знал только одно: ей ни в коем случае нельзя возвращаться туда, потому что там Павел Григорьевич, который думает, что Ника уже ушла, и… Кир испугался. Испугался за неё по-настоящему. Ведь если Савельев не вышел к своей дочери, сдержался, даже услышав её голос и плач за стеной, значит, дело действительно очень серьёзное, шутки кончились, и ревность, которая сжигала Кира последние два дня, обида, досада, разочарование — всё вылетело из головы. Остался только страх. Звенящий. Отупляющий. Болезненный.

— Погоди, — повторил он. — Давай я. Я сам схожу. А ты сиди тут. Хорошо? Я быстро сбегаю — туда и обратно.

***

У себя Литвинова не было. Что было неудивительно. Как только Ника ушла, он наверняка сразу же отправился к Савельеву.

Кир приоткрыл дверь комнаты Бориса Андреевича, засунул голову. Рюкзак Ники он увидел сразу, решил потихоньку забрать, но засомневался — вдруг он опять делает что-то не то. По-хорошему, надо было бы предупредить Литвинова, но входить к Павлу Григорьевичу не хотелось. Теперь, когда до него дошло, как он чуть было не подставил Нику, Кир кожей чувствовал на себе гнев Савельева, справедливый гнев. Но делать было нечего, и он осторожно постучался в дверь соседней комнаты. Мужские голоса сразу смолкли, повисла настороженная тишина, а спустя меньше чем минуту дверь резко отворилась, едва не стукнув Кира по лбу, и перед ним вырос Литвинов.

— А… ты, — в голосе Бориса Андреевича отчётливо послышалось облегчение.

— Кто там, Борь?

За спиной Литвинова показался Савельев. При виде Кира серые глаза Павла Григорьевича недобро сощурились. Он сделал шаг вперёд, но Литвинов перехватил друга за руку.

— Спокойно, Паша. Прибить его ты всегда успеешь, — и обращаясь уже к Киру, с плохо прикрытым смехом в голосе. — Ну что тебе опять, бесстрашный ты наш?

— Ника рюкзак у вас забыла, — буркнул Кир.

— А ты не иначе мозги, — не удержался Савельев.

Литвинов всё-таки не выдержал. Расхохотался в голос.

— Пошли, — бросил он Киру.

— Мог бы просто зайти и взять рюкзак, — Литвинов вошёл в свою комнату первым, а Кир так и подзавис на пороге.

— Я подумал, так нехорошо.

— А Павла провоцировать хорошо? Ты хотя бы изредка, Кирилл Шорохов, головой своей пользуешься?

— Пользуюсь, — в груди у Кира опять привычно заклокотал гнев. Руки сами собой сжались в кулаки.

Этот человек, самоуверенный, сильный, раздражал его неимоверно. Бесила эта его привычка играть с людьми как кошка с мышкой, бесшумно подкрадываться, накрывать мягкой и сильной лапой, чуть выпускать когти, стальные и смертельные, снова убирать их, прощупывать слабые места, а потом бить — резко, безжалостно, наверняка.

Литвинов поднял с пола Никин рюкзак, подошёл к Киру, но отдавать рюкзак не спешил. Стоял и с видимым удовольствием наблюдал за эмоциями, которые вихрем проносились по лицу Кира.

— Понимаешь ли, Кирилл Шорохов, — искорки в зелёных глазах Бориса Андреевича стали ещё заметнее. — Пока ты тут, не сильно отягчая себя думами, носишься по этажам и геройствуешь, люди, умеющие с большей пользой для себя употреблять серое вещество в своей голове, получают не только преимущества, но и внимание тех, кого ты любишь. А вернее, той, кого ты любишь.