Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)

Не сразу, конечно. Поначалу история не очень его увлекла — какой-то странный немой мальчик, чужие, размокшие письма, а вот потом…

Потом ему стало казаться, что этот старый, давно умерший писатель писал про него, про Кира. А вовсе не про какого-то допотопного мальчишку. Это было уже не то отстранённое любопытство, которое приходило к Киру раньше, когда он читал. Теперь он не просто перелистывал страницы — он жил на этих страницах. Не просто переживал всё, что происходило с этим Санькой — он был им. А уж когда пошли главы про то, как герой оказался в доме героини, Кир окончательно понял — это точно про него. Про него и про Нику.

Он не мог оторваться от тонких пластиковых листов, заглатывая их залпом, возвращаясь к некоторым местам, перечитывая снова и снова. Он то торопился, борясь с желанием заглянуть на последние страницы, узнать, чем всё закончится, то наоборот, пугался, что скоро конец, и начинал растягивать чтение, сдерживал себя. Ему казалось, что как только он дочитает до конца, пройдёт путь, описанный в книге, то обязательно что-то поймёт и даже, как бы пафосно это ни звучало, в каком-то смысле переродится. Станет другим — лучше, чище, умнее. И тогда всё будет очень хорошо, и станет наконец ясно, что делать со своей бестолковой жизнью, и он найдёт себя и… Нику. Да, он придёт к ней и скажет, что прочитал её любимую книгу, и что эта книга — действительно особенная, и они будут говорить о ней… хотя нет, всё будет не так. Ника просто посмотрит на него строго и серьёзно, как умеет смотреть только она, и скажет — она обязательно это скажет, что он, Кир, похож на Саню Григорьева. А потом…

— Что читаешь?

Кирилл вздрогнул и чуть не выронил книгу. Прямо перед ним стоял Литвинов. Подкрался, как всегда, бесшумно и теперь сверлил его насмешливым взглядом.

Первым желанием было сбежать, его Кир подавил в себе сразу, как недостойное. Потом захотелось огрызнуться, что он обычно и делал, когда Литвинов приставал к нему со всякими дурацкими подколками. Бросить что-то вроде «не ваше дело», и пусть говорит, что хочет — плевать.

Но вместо этого он, неожиданно для себя, прикрыл книгу, показывая ему название, отпечатанное на обложке.

— Даже так? — усмехнулся Литвинов, и Кир приготовился услышать очередную порцию насмешек, уже жалея, что так подставился, но Литвинов странно на него посмотрел, а потом присел рядом на банкетку.

— А ведь я сам этой книгой в детстве зачитывался. И Пашка тоже… Мы с ним часто её обсуждали, спорили, — проговорил он, и зелёные кошачьи глаза его немного затуманились, словно Борис Андреевич сейчас смотрел не перед собой, а заглядывал внутрь себя.

— Спорили? — переспросил Кир и тут же испугался, что Борис Андреевич снова начнёт издеваться, смеяться над ним, но Литвинов ничего такого делать не стал.

— Ну да, спорили, — подтвердил он и улыбнулся, не как обычно, а тепло и немного печально. — До хрипоты орали, кто из нас больше похож на главного героя. Даже подрались однажды, нам тогда лет по двенадцать было.

— И кто победил? — заворожённо спросил Кир, силясь представить себе, как маленькие Савельев и Литвинов дубасят друг друга.

— Никто. Анна нас разогнала. Сказала, что мы оба дураки и на главного героя никак не тянем, потому что он бы так глупо себя вести не стал. А потом, позже, как-то сказала мне, что Санька Григорьев — это, конечно же, Пашка Савельев. Я помню тогда сильно обиделся. На неё, на Пашку тоже. Весь остаток дня на них дулся. Потом простил, конечно.

Такое сравнение не очень-то понравилось Киру. Какой из Савельева Санька Григорьев? Савельев уже старый, важный, при власти, даже сейчас, скрывающийся и мёртвый для всех — всё равно при власти. А Санька Григорьев, он молодой, смелый, как Кир. Савельев уж, скорее, дядя главной героини, который терпеть не может Саньку, потому что тот, как и сам Кир, отщепенец в его глазах.

Но с другой стороны… Павел Григорьевич тоже когда-то был молодым. И Литвинов, и Анна Константиновна. Кир попытался себе представить их своими ровесниками и не смог. Он недоверчиво взглянул на Литвинова.

— Что? — тот поймал его взгляд, понял, ухмыльнулся. — Думаешь, какие из нас с Павлом герои? Старыми нас считаешь? Да не мотай головой, вижу, что считаешь. Это нормально. Я сам в твои годы, думал, что после тридцати жизни нет, а уж сорок — и вовсе край. Что сорок, что шестьдесят — глубокая старость. Ты потом поймёшь, что это не совсем так.

— А почему вы хотели походить на героя? На Саньку? — внезапно выпалил Кир. Почувствовал, как опять внутри поднимается его привычная ершистость. Киру казалось, что его переживания — единственные в своем роде. И что писатель писал именно про него и ни про кого больше. А оказывается, давным-давно ещё двое мальчишек ощущали что-то похожее. — Ну, вы же…

Кир смешался и уже пожалел, что влез со своим дурацким, глупым вопросом, но Литвинов снова его удивил.