Башня. Новый Ковчег 5

Борис встал и по привычке начал метаться по комнатушке, то и дело натыкаясь на стулья. Настроение было ни к чёрту. Да что там, оно было просто отвратительным. Мало того, что с утра схлопотал ни за что ни про что, так ещё и Анну чёрт принес. Теперь наверняка сообщит обо всём Пашке, а тот и так на него злится из-за сестры, последний раз, как заполошный орал. Литвинов остановился у стены и чуть ли не лбом в неё упёрся. Ничего не скажешь, богатое на события получилось утро, а, впрочем,… впрочем, сам виноват. По кой чёрт, спрашивается, потащился к ней с утра? Ведь понимал же — не самое лучшее время. Надо было подождать, так нет же…

На самом деле, мысль форсировать события с Марусей пришла ему ещё вчера, когда он случайно накрыл у коменданта небольшой запас контрабандного алкоголя. Комендант долго оправдывался, вроде как всё это изъято у рабочих, исключительно в целях борьбы за дисциплину и трезвость, но Борис не сильно поверил. Комендант сам по себе был мужиком ушлым, да и алкоголь — коньяк, несколько бутылок сухого вина — не из дешёвых, такое рабочим не по карману, те бы просто самогон протащили. Всё это, разумеется, Борис конфисковал, и тогда-то у него и родилась идея завалиться вечерком к Марусе, поболтать, распить бутылочку сухого. Она бы наверняка сдалась — а куда ей деваться. Но после ужина его поймал директор столовой и долго и нудно рассказывал о проблемах с провизией, а когда Борису удалось наконец от него отвязаться, было уже поздно, и он решил отложить приятное свидание на следующий вечер, но не выдержал.

Борис потрогал щёку. Она уже не горела — такие пощёчины оставляют следы не на лице, а в душе, и при воспоминании о своём утреннем фиаско Борис опять вспыхнул от обиды и унижения. Вот же чёртова баба! И чего, спрашивается, кочервяжится? Он же ей нравится, не слепой — всё видит. Ну понятно, марку держит. Такие правила игры: женщина убегает, мужчина догоняет, только вот охота затянулась. Он уже неделю перед ней скачет, а она только шуточки шутит и зыркает на него своими глазищами, как огнём жжёт. А глаза у Маруси, эх, какие глаза…

И ведь самое обидное, что он не врал ей, когда пришёл утром. Ну, или почти не врал. Он на самом деле стал плохо спать, и мысли о ней и её серых глазах непозволительно часто тревожили покой. Совсем сбрендил на старости лет. Или это от вынужденного воздержания? Борис усмехнулся своим мыслям. А может, ну её, эту Марусю? Вон и Пашка злится. Да и не бог весть какая королева, были у Бориса бабы и покрасивее, и пофигуристее. Да и тут, если приглядеться, можно решить вопрос с воздержанием безо всяких марусь — женщин на станции хватает. «Так что, хватит, Борис Андреевич, фигней страдать, — сказал он самому себе. — Не получилось и бог с ней. А сейчас пора и о деле вспомнить».

Он развернулся и прислонился затылком к стене, ощущая влажный холод бетона. Это его немного отрезвило, вернуло из чуть ли не юношеских грёз на грешную землю, вернее под землю, где все они оказались замурованы волей Серёжи Ставицкого, Пашиного не вполне психически здорового родственника. Борис попытался хотя бы примерно набросать себе в уме канву предстоящего разговора, но эта канва расползалась, как расползается полусгнившая от времени тряпка от малейшего прикосновения. Он переводил глаза с выстроенных в ряд телефонов на стандартные пластиковые стулья, на куцую этажерку, где пылились всеми забытые папки, и опять на телефоны, чувствуя, как в груди медленно поднимается раздражение — от бессилия что-либо изменить, по крайней мере, пока, от злости на самого себя и в особенности от надоевшей до чёртиков спартанской обстановки. Этот минимум удобств, царивший везде на АЭС: и на военном ярусе, и на административном этаже, где Борису выделили персональный кабинет, в котором он почти не бывал, и в общежитии сменщиков, особенно удручал Бориса. Ему как будто чего-то не хватало. Хотя что значит «чего-то»? Удобств и не хватало. Мягкой кровати, хорошей еды, комфортной одежды. Он, конечно, пытался как-то обустроить здесь быт, даже этот дурацкий вип-зал в столовой организовал специально, чтобы хоть какое-то подобие нормальной жизни было, и где, спрашивается, спасибо? Никому это оказалось не нужно. Ни Савельеву, который ни о чём, кроме своего реактора не мог думать, торопливо проглатывая всё, что лежало на тарелке, и, кажется, даже не отдавая себе отчёт, что он там вообще ест. Ни Анне, ни Марусе…

Мысли Бориса снова вернулись к Пашкиной сестре. Как он не убеждал себя, как ни старался отогнать вновь возникшее перед глазами Марусино насмешливое лицо, круглое, с милым чуть вздёрнутым носиком, как ни повторял себе: «Боря, ну ведь баба как баба, ничего особенного», а всё равно ничего не мог с собой поделать. Как не мог и признаться самому себе, что всё-таки чем-то она его зацепила, эта несговорчивая Пашкина сестричка…

— Ты здесь уже? — в комнату зашёл Павел.