— Кормят тем же самым, — парировала она. — Только мы ели чистыми руками. — Она подчеркнуто неодобрительно поглядела на его черные от сажи пальцы.
Саймон громко засмеялся.
— Ха! Значит, вся разница между судомоем и принцессой — чистые руки? Боюсь разочаровать тебя, Мириамель, но после целого дня мытья посуды мои руки бывали даже чересчур чистыми.
Она насмешливо улыбнулась:
— Тогда, я полагаю, никакой разницы между нами нет вообще.
Саймон внезапно почувствовал, что их спор заходит на запретную территорию.
— Я не знаю, Мириамель.
Она поняла, что что-то изменилось, и замолчала.
Насекомые запели ночную песню, а темные деревья стояли вокруг, как соглядатаи.
— Я ложусь спать, — внезапно сказала принцесса.
Она встала и направилась к тому месту, где приготовила себе постель. Саймон заметил, что его плащ лежал с другой стороны костра.
— Если хочешь. — Он не мог сказать, сердится ли она. Может быть, ей здесь просто нечего больше понимать. Он иногда чувствовал это около нее, когда заканчивались все незначительные темы для разговора. О чем-то серьезном было трудно говорить — слишком неловко и слишком страшно. — А я посижу еще у огня.
Мириамель завернулась в плащ и легла. Саймон смотрел на нее сквозь мерцание угасающего костра. Одна из лошадей тихо заржала.
— Мириамель?
— Да?
— То, что я сказал тебе в ночь нашего отъезда, — правда. Я буду твоим защитником, даже если ты никогда не скажешь мне, от чего именно я защищаю тебя.
— Я знаю, Саймон. Спасибо.
Снова возникла пауза. Через некоторое время Саймон услышал слабый мелодичный звук. На мгновение он испугался, но потом понял, что это принцесса тихо напевает про себя.
— Что это за песня?
Она вздрогнула и повернулась к нему.
— Что?
— Что за песню ты поешь?
Она улыбнулась:
— Я и не знала, что пою вслух. Она крутилась у меня в голове весь вечер. Ее пела мне мама, когда я была маленькая. Я думаю, эта эрнистирийская песня пришла еще от бабушки. Но она на вестерлинге.
— Споешь ее?
Мириамель помедлила.
— Не знаю. Я устала и не уверена, что вспомню все слова. И вообще, это грустная песня.
Саймон лег и закутался в плащ, внезапно почувствовав озноб. Воздух становился холодным. Листья тихо шелестели на ветру.
— Ну ладно. Я попробую. — Мириамель на мгновение задумалась, потом начала петь. Голос ее был хрипловатым, но приятным.
начала она тихим голосом. Мелодия ясно звучала в сумеречном лесу.
— Красивая песня, — сказал Саймон, когда она закончила. — И грустная. — Мелодия все еще звучала у него в голове; он понял, почему Мириамель незаметно для себя напевала ее.
— Мама пела мне ее в саду в Меремунде. Она всегда пела. И все говорили, что у нее самый красивый голос, какой они когда-либо слышали.
На некоторое время наступила тишина. Оба, и Саймон, и Мириамель, лежали, завернувшись в плащи, поглощенные своими тайными мыслями.
— Я никогда не знал своей матери, — сказал наконец Саймон. — Она умерла, когда я родился. Я не знал никого из моих родителей.
— Я тоже.