Басилевс

– Надеюсь, что причиной твоей задумчивости являются дела Боспора, – между тем продолжала Камасария Филотекна. – Ибо они давным-давно пришли в упадок. Намедни я прочитала записи начальника отчетной части. Казна почти пуста, серебро для чеканки денег на исходе, склады забиты товарами, их никто не берет. Скифы жгут поля, требуют немыслимый форос, а наши славные вояки боятся выйти за стены Пантикапея, чтобы примерно наказать зарвавшихся номадов. Гоплиты царской хилии днюют и ночуют в харчевнях, а в их казармах дешевые уличные гетеры устраивают настоящие вакханалии. И все это непотребство под боком у повелителя Боспора…

Камасария все говорила и говорила, а Перисад постепенно наливался желчью. Он так и не сел, стоял перед старухой, как провинившийся эфеб перед наставником. Царь был невысокого роста, лысоват, с достаточно заметным брюшком, но в его покатых массивных плечах все еще чувствовалась незаурядная сила, доставшаяся ему в наследство от дедов, воителей-фракийцев.

Наконец он не выдержал:

– Перестань! Все, о чем ты говоришь, старшая мать, мне известно. Но, видят боги, ни я, ни кто-либо другой не в состоянии изменить неумолимый рок, предначертанный Боспору. Уповать на одну лишь силу в отношениях с номадами глупо и бессмысленно. Когда наши деды пришли сюда, в Таврике жили только разрозненные племена варваров. Мы отвоевали нашу хору почти бескровно, задобрив дарами вождей номадов. Не так ли? Теперь – иное дело. Царь Скилур – мудрый и сильный правитель. Отдадим ему должное, как ни прискорбно это сознавать. В его руках почти вся Таврика, под началом его стратегов многочисленное и хорошо вооруженное войско. И наш удел – увы! – только обороняться и возносить молитвы богам, чтобы они и вовсе не оставили нас в своих милостях.

– И это говорит царь Боспора?! – возмущенно воскликнула царица. – Сие слова труса!

– Ах, как вам всем хочется взяться за мечи… – Перисад скорбно покачал головой. – Впрочем, к обвинениям в трусости и слабоволии мне не привыкать. Об этом уже который год толкует вся наша знать и военачальники. Но у них хотя бы есть причина для злословия: кое-кому хочется заполучить царский венец, потому что у меня нет наследника. А вот тебя, старшая мать, я понять не могу. Ведь ты знаешь, что я не трус. В молодости мне приходилось драться с номадами и я никогда не показывал им завязки моего панциря. Нет, я не боюсь за себя. Все мое «слабоволие» заключается лишь в том, что я хочу мира и спокойствия на Боспоре, как это ни трудно. Лучше плохой мир, нежели хорошая, но кровавая, бессмысленная бойня. Мне ли тебе об этом говорить?

– Нет, я никогда не соглашусь с тобой! Правитель, не умеющий и не желающий защитить себя силой оружия, обречен. Горе его подданным!

– Никто не хочет меня понять… – царь в отчаянии закрыл лицо ладонями. – Я одинок, я устал и хочу всего лишь покоя… Мой царский венец давит меня, как надгробная плита. О боги, как мне хотелось бы бросить все и уйти в пустошь и трудиться там от зари до зари простым землепашцем.

– На иное ты и не способен, – с презрением сказала Камасария и направилась к выходу. – Но я буду молиться Великой Матери и просить ее образумить тебя и наставить на путь истинный. Мне стыдно за тебя…

С этими словами она исчезла за дверью. Царь безумными глазами посмотрел ей вслед; затем неожиданно сорвал со своей головы золотой венец и в ярости швырнул его на пол. Чеканный зубчатый обруч с мелодичным звоном подпрыгнул и закатился в угол. Перисад на негнущихся ногах подошел к столику, где стояли кратер с вином и ваза с фруктами, налил себе полный фиал и жадно выпил. Во взгляде, который он бросил в окно, откуда открывался вид на сверкающую морскую даль, сквозило отчаяние…

ГЛАВА 5

Подъему, казалось, не будет конца. Сложенные из дикого камня ступени, обшорканные сандалиями многочисленных паломников до матового блеска, упирались в закатное небо. Слева высились зубчатые стены акрополя, у их подножья рос чахлый кустарник и жесткая высокая трава. Внизу лежал лоскутный ковер красных черепичных крыш Пантикапея, разрезанный на ровные дольки узкими улицами и переулками. Дальше, сколько могло видеть око, синело море. Огромный оранжевый диск расплавился почти до половины, и стынущее золото жадно глотало уплывающие в дальние страны суда, растекаясь по горизонту огненной рекой. Небесная лазурь смешалась с прозрачной охрой, и невидимый титан-живописец уверенной рукой расцвечивал широкими яркими мазками прибрежные скалы и степь. Воздух был неподвижен, горяч, но вечерняя прохлада уже изливалась из небесных глубин пока еще робкими струйками на вершины просыпающихся от дневной спячки деревьев.

Савмак перевел дух, поправил акинак, подвешенный к поясу, и едва не бегом припустил по ступеням, наконец выведшим его на неширокую площадку, вырубленную в скале. Дальше подъем был пологим, узкая тропинка змеилась между угрюмыми замшелыми глыбами, поросшими полынью, житняком и кустами терна.