Басилевс

Один Савмак был хладнокровен и уверен в силе и скорости своего жеребца. Он каждой частицей тела ощущал, как постепенно разогреваются железные мышцы коня, как его широкая грудь все больше и больше захватывает напоенного пылью воздуха, и кровь мощными толчками пульсирует в жилах, питая энергией неутомимые ноги. Склонившись к шее жеребца, Савмак шептал ему какие-то нежные слова на родном языке, и животное, чьи предки носили на спине не одно поколение скифов, будто понимало этот удивительный монолог, все прибавляя и прибавляя в искрометном стелющемся беге.

На десятом круге наконец показали свои способности и парфянские жеребцы. Сначала один, игреневый красавец из конюшни царя Перисада, каким-то чудом проскользнул в неширокую щель между крупами двух хрипящих от натуги мидийцев и возглавил забег, а затем и второй, вороной в белых чулках, надежда его владельца спирарха Гаттиона, протаранив скопище впереди, пристроился к нему в хвост. На царской трибуне раздались ликующие крики, и Перисад не замедлил поднять чашу во здравие Матери Кибелы.

– Удивительное невезение… – с напускным смирением ханженским голосом сказал Тиранион, обращаясь к Мирину, не отрываясь смотревшему на скаковое по– ле. – Лучше бы я выбрал игреневого. Вороной, спору нет, хорош, но наездник на нем никчемный.

– Тебе поговорить не о чем? – едва сдерживая рвущийся наружу азарт ответил Мирин, и неожиданно быстрым движением отобрал у грамматика бурдючок с остатками вина. – Жди и надейся, лицемер… – с этими словами он осушил кожаный сосуд и небрежно ткнул его в руки оцепеневшего приятеля.

Потерявший дар речи Тиранион с горестным мычанием уронил пустое вместилище драгоценной влаги под ноги и обратил свой страдальческий взор на скаковое поле.

А там происходили события совершенно невероятные с точки зрения рассудительных и практичных пантикапейцев: в группу возглавляющих гонку чистопородных жеребцов вклинился буланый полукровка; его хозяином был небогатый купец Аполлоний, известный жмот и сквалыга. Он сидел неподалеку от понтийских послов, в безумной надежде на удачу сжимая в пухлых ладонях варварский оберег – крохотную бронзовую фигурку скифского бога Гойтосира, покровителя стрел и всадников. Буланого ему уступил по сходной цене номарх царя Скилура, для которого Аполлоний привез в Неаполис дорогой эллинский панцирь, шлем и кнемиды. Этот конь стал среди богатых людей Пантикапея притчей воязыцех: жадный Аполлоний запросил за него такие деньги, что на них можно было купить двух чистокровных жеребцов. Желающих заплатить не нашлось, а купец стал посмешищем, и его собратья по торговому ремеслу обычно приводили своим подмастерьям и ученикам этот случай как пример человеческой благоглупости и неумения вести дела.

Савмак почувствовал, что его начинают оттеснять. Буланый пока шел в средине группы и, казалось, не представлял серьезной опасности для будущих победителей – просто нечаянный каприз богов, как считали зрители; еще чуток, и все станет на свои места: дерзкого полукровку загонят в хвост, а ленты и венки достанутся баснословно дорогим мидийским или парфянским скакунам. Но наездники, люди весьма опытные и поднаторевшие в своем деле, достаточно хорошо знали достоинства и недостатки полукровок, а потому встревожились гораздо раньше, нежели самые искушенные знатоки конных состязаний, поставивших немалые деньги на привозных красавцев. И еще одно обстоятельство, отнюдь немаловажное, смутило и обозлило наездников – Савмак был в их среде чужой.

Хлесткий щелчок нагайкой по ноздрям буланого, сильный, жестокий и подлый, заставил жеребца отпрянуть в сторону. Но на этот раз Савмаку просто повезло – буланый, видимо, обученный, как боевой конь, вместо того, чтобы, как предполагал ударивший наездник в зеленых одеждах, сбиться с галопа, неожиданно рванул вперед и с диким ржанием вцепился зубами в бок его скакуна. Опешивший наездник не смог совладать с поводьями, и ослепленный внезапной болью мидиец врезался в скачущую рядом лошадь. Через какое-то мгновение на поле гипподрома царило столпотворение: наткнувшись на препятствие, жеребцы вставали на дыбы, лягались, кое-кто из наездников оказался под копытами, а один конь, потеряв ориентацию, врезался в проскений.

Крики возмущения и разочарования казалось обрушат трибуны: большинство жеребцов толклись в куче мале, а значит, надежды многих зрителей на победу любимцев стали призрачными.

Теперь впереди шли четыре коня: игреневый царя Перисада, вороной спирарха Гаттиона и еще два парфянских жеребца, наездники которых щеголяли в красных и черных одеждах, расшитых золотой нитью. Один из коней принадлежал наместнику Хрисалиску, а второй, с седоком в черном плаще, был собственностью некоего тайного лица, не пожелавшего объявить свое имя. Буланый Аполлония чуть приотстал, и бедный купец в полный голос стенал, обращая лихорадочно блестевшие глаза в небо – теперь он призывал в помощники и всех богов олимпийских, не надеясь только на одного Гойтосира.