Басманная больница

Однако Марк Соломонович еще почти сутки колебался, прикидывал, то беспомощно разводил руками, то пожимал плечами. Когда я попытался узнать, почему он ничего не говорит, он отделался от меня тольто цитатой из своего любимого царя Соломона: "При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои - разумен".

Тем временем в Москву на несколько дней по делам экспедиции приехали двое моих учеников-аспирант румын Никушор Бырля и студент болгарин Атанас Бейлекчи. В первый же день они пришли ко мне в больницу и потом проводили у меня все свободное время. Они давно спелись во время экспедиций и, когда все врачи уходили, задушевно и выразительно пели печальные и веселые румынские, болгарские, русские, украинские и другие песни. Не только наша палата, но и весь корпус ими заслушивался. Никушор. обладавший способностью мгновенно влюбляться, тут же увлекся Галей, да и она не осталась равнодушна к его черным с поволокой глазам и мягким манерам. Он очень тактично, не мешая, а стараясь помочь Гале, все свободное время торчал в отделении, а перед отъездом в экспедицию, когда Галя дежурила, ночью влез в окно запертого корпуса. Очевидно, для решительного объяснения.

Я был очень рад приезду моих учеников и, зная, что Атанас прекрасно рисует, решил с его помощью выпустить сатирическую стенгазету под названием "Цистоскопия". Почти псе больные во всех палатах приняли мое предложение с энтузиазмом, и я вскоре получил кучу заметок, фельетонов, стихов. Сам написал передовую под названием "Больше внимания ме

стным ресурсам", которая начиналась примерно так:

"Почти ежедневно профессор Дунаевский извлекает из недр трудящихся много разнообразных камней высокой прочности. Они являются прекрасным строительным материалом. Между тем наш корпус, которому, наверное, уже больше ста лет, изрядно обветшал и нуждается в ремонте..." Атанас очень красиво нарисовал название газеты в рамке из развернутого к читателям стержня, на одном конце которого сверкало зеркало, а на другом сияла электрическая лампочка, сделал много смешных карикатур и рисунков.

В разгар работы над газетой меня вызвала в ординаторскую Раиса Петровна и строго спросила:

- Вы действительно затеяли выпускать какую-то стенгазету?

Я подтвердил.

- Как секретарь партбюро больницы, я запрещаю вам это делать.

- Вы очень хороший врач, Раиса Петровна, но вот секретарь партбюро вы неважный.

- Почему? -опешила она.

- Да потому, что вы нашей Конституции не знаете. У нас свобода печати, тем более стенной. А не верите, что это орган больных, пройдите по палатам, порасспросите.

Обескураженная Раиса Петровна замолчала. Однако через минуту совсем другим тоном сказала:

- Вы меня там высмеивать не будете, Георгий Борисович? Помните, как я вам делала цистоскопию и вообще?..

- Раечка,-ответил я демагогически,-то вы как партийный секретарь попытались меня запугать, то хотите оказать моральное давление на свободную прессу. Не знаю. не знаю. Редколлегия рассмотрит ваше заявление,-и, видя, как она помрачнела, добавил:-Впрочем, обещаю замолвить за вас словечко.

Газета получилась что надо. Мы с торжеством вы

весили ее в небольшом вестибюле у входа в корпус.

Все ходячие больные, весь свободный персонал корпуса собрались там и читали ее. Так как протолкнуться к стенгазете было трудно, то близстоящие громко читали все, что там было написано. Когда но время обеда вестибюль опустел, в него крадучись вошла Раиса Петровна, явно не с добрыми намерениями, хотя я и сдержал свое обещание по отношению к ней.

- Как вам не стыдно, Раиса Петровна,- пресек я злокозненные ее планы. Она покраснела и удалилась, но я понимал, что дальнейшие покушения на гарантированную нам сталинской Конституцией свободу печати весьма вероятны. Я попросил Владимира Федоровича вместе со Степой, в очередь со мной, подежурить у газеты, пока не уйдут врачи, что они сделали с флотской тщательностью. Газета продолжала пользоваться большим успехом. Посмотреть ее приходили и из других корпусов. Однако через несколько дней во время обхода Лев Исаакович спросил:

- Это вы редактор? - а когда я подтвердил, попросил:-Подарите мне, пожалуйста, эту газету. Она хороша, а кроме того, за мою практику это первый такой случай.

Отказать было невозможно. Я сам свернул газету в рулончик, перевязал его и передал Дунаевскому...

Мои ученики вернулись в экспедицию, и стало как-то тоскливо. А ведь до их отъезда я был в радостном возбуждении от того, что я уже хожу.

Как раз когда Лев Исаакович снова улетел куда-то на три дня, к нам поступил новый больной, пенсионер Кузьма Иванович. Места в палатах не было, и его положили в нашем и без того тесном коридоре. У него была гипертрофия предстательной железы, мочевой пузырь оказался напрочь закупоренным, и это причиняло ему все возрастающие боли. Однако он лежал в коридоре на, так сказать, ничейной территории, и никому из наших и без того замотанных врачей не хо

телось им заниматься, хоть мы не раз об этом просили. Весь вечер и ночь он стонал, а наутро встал, надел шлепанцы и как был, в кальсонах и серой больничной рубахе, вышел из корпуса.