Басни. Стихотворения

Крылов обладал выдающимися способностями к изучению языков. «Гнедич рассказывал мне, как баснописец наш И. А. Крылов совершил великий подвиг, выучившись по-гречески. Ему уже более 50 лет; известны характерные черты его: гастрономия, сонливость, рассеянность, притом и толщина его. Все это не предполагает усидчивости и терпения. Однако дело началось так: какой-то приехавший сюда француз объявил, что будет легчайшими способами учить по-гречески. Крылов, который жил об дверь с Гнедичем, приходит к последнему и сказывает, что его подговаривает генерал-майор Орлов учиться вместе. “Хорошо, – возразил Гнедич, – купи же себе Библию, да пусть она лежит у тебя в ящике, авось выучишься!” – “И полно! будто уж я так ленив!” Этим разговор кончился и уже никогда не возобновлялся; только раз Гнедич находит в ящике у соседа своего действительно греческую Библию в пыли и в сырости и смеючись вынимает ее. “Что, брат, – говорит он Крылову, – выучился по-гречески?” – “Да начал было, – отвечает тот – однако твоя правда, не мне учиться”. Проходит два года. Гнедич и Крылов обедали раз у начальника библиотеки, Оленина. Крылов имел обыкновение после обеда уходить тихонько, чтобы соснуть. Только вдруг сын и дочь Оленина ведут баснописца под руки и у него несколько странная мина. “Что, брат, поймали?” – говорит Гнедич, думая, что его не пустили идти домой. “Да!” – отвечает тот. Вслед за тем входит Оленин с тремя фолиантами. “Вот вы, Иван Андреевич, спорили со мной, – говорит он Крылову, – что такое-то слово имеет одно только значение. Напротив, я нашел и другие”. Подает ему “Илиаду”. Крылов читает по-гречески и переводит. Гнедич думает, что это шалость, и рассказывает свою, как его просили выучиться по-английски и как он мистифировал приятелей, затвердив одну страницу. Развертывают Гомера в другом месте; Крылов читает и переводит. Гнедич смотрит на него большими глазами. “Пустое, все я не верю! Пожалуйте мне, – у вас Ксенофонт”. Подают Крылову, он читает и переводит. Тогда уже Гнедич не мог не поверить, и все прежние стратажемы его соседа для него объяснились. Например, как он не пускал его в свой кабинет, извиняясь, что там не чисто (что и действительно правда, ибо Крылов очень неопрятен и Гнедич еще благодарил его за это, говоря: “хорошо, что ты знаешь нынче стыд”), как покрывал своею расходною книгою греческие увражи и пр. Крылов и Гнедич пошли наконец к себе и тут всю ночь напролет рассуждали об этом трудном языке и о том, как успел Крылов в два года ому выучиться. Последний рассказывал, что он читал авторов обыкновенно часов до четырех ночи, и как у него были стереотипные издания, то над ними он принужден был надеть очки. Замечательно, что он свою Фенюшку выучил узнавать греческих авторов, может быть, по тому, что они, от времени, а больше от неопрятности были, каждый отличительно от другого, испачканы и засалены. “Подай мне Ксенофонта, “Илиаду”, “Одиссею” Гомера”, – говорил он Фенюшке, и она подавала безошибочно»[11].

Сделалась известна и любовь его к музыке: «Весьма немногие знают, что Крылов страстно любил музыку, сам играл в квартетах Гайдна, Моцарта и Бетховена, но особенно любил квартеты Боккерини. Он играл на первой скрипке. Тогда давали концерты в Певческой школе. В первом ряду сидели – граф Нессельрод<е>, который от восторга все поправлял свои очки и мигал соседу, князю Иллариону Васильевичу Васильчикову, потом сидел генерал Шуберт, искусный скрипач и математик. Все математики любят музыку. Это весьма естественно, потому что музыка есть созвучие цифр. Во втором ряду сидела я и Карл Брюллов. Когда раз пели великолепный “Тебя, Бога, хвалим”, который кончается троекратным повторением “аминь”, Брюллов встал и сказал мне: “Посмотрите, ажно пот выступил на лбу”. Вот какая тайная связь между искусствами! Когда четыре брата Миллеры приехали в Петербург, восхищению не было конца. Они дали восемь концертов в Певческой капелле, играли самые трудные концерты Бетховена. Никогда не били такт, а только смотрели друг на друга и всегда играли в tempo. Казалось, что был один колоссальный смычок. После обедни в большой церкви в Зимнем дворце, где пели певчие, начиналось пение. Я ездила на эти концерты. Это был праздник наших ушей. Илларион Васильевич Васильчиков говорил: “Важные, чудесные квартеты Бетховена, а я все-таки более люблю скромные квартеты старичка Боккерини. Помнишь, Иван Андреевич, как мы с тобой играли их до поздней ночи?”»[12].

Общепризнанным было остроумие Крылова. Его остроты передавались, как, например, следующая. «Находчивость и острота, о которых так много рассказывают Плетнев и Лобанов, обнаруживались у Крылова иногда в самых мелких, незначительных случаях.

Однажды на набережной Фонтанки, по которой он обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента, из коих один, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищу:

– Смотри, туча идет.

– И лягушки заквакали, – спокойно отвечал баснописец в тот же тон студенту»[13].