Бастард де Молеон

– Разве, ваша милость, не вы сказали, что король Кастилии ускользнул от нас?

– Конечно, я.

– Но тогда, ваша милость, получается какая-то двусмысленность, и я прошу вас развеять те сомнения, в которые ваши слова повергли ваших преданных слуг. Выходит, кроме вас, есть и другой король Кастилии?

Энрике мотнул головой, словно бык, почувствовавший укол пикадора.

– Не понимаю, дорогой коннетабль, – сказал он.

– Все просто. Если мы с вами толком не знаем, что думать во этому поводу, то, как вы понимаете, мои бретонцы и ваши кастильцы сами в этом не разберутся, а жители других провинций Испании, которые знают гораздо меньше ваших кастильцев и моих бретонцев, никогда не поймут, что им надо кричать: «Да здравствует король Энрике!» или «Да здравствует король дон Педро!»

Энрике слушал, хотя пока и не улавливал, куда клонит коннетабль. Тем не менее он, поскольку это рассуждение показалось ему очень убедительным, в знак одобрения кивнул головой.

– И что из этого следует? – помолчав, спросил он.

– Следует то, – ответил Дюгеклен, – что два короля создают неразбериху и для начала нам надо свергнуть одного из них.

– Но мне кажется, господин коннетабль, что ради этого мы и воюем, – пояснил Энрике.

– Вы правы! Пока мы не одержали победы ни в одном из тех решающих сражений, в итоге которых король навсегда теряет трон, а до этого дня, что решит судьбу Кастилии и вашу судьбу, вы сами не можете сказать, король вы или нет.

– Это неважно! Я хочу быть королем.

– Ну и станьте им!

– Но позвольте, дорогой мой коннетабль, разве, пусть только для вас одного, я не являюсь истинным королем?

– Этого мало, необходимо, чтобы вы стали королем для всех.

– Именно это и представляется мне невозможным без победы в битве, признания меня армией или взятия большого города.

– Так вот, ваша милость, я уже подумал об этом.

– Вы?

– Да, я. Уж не считаете ли вы, что если я способен только сражаться, то не могу мыслить. Не заблуждайтесь. Я не только сражаюсь, но иногда и думаю. Вы ведь сказали, что вам необходимо ждать победы в сражении, признания армией или взятия большого города?

– Да, по крайней мере, выполнения одного из этих трех условий.

– Ну что ж, давайте сразу выполним одно из них!

– По-моему, коннетабль, это очень трудно, если не сказать невозможно.

– Почему же, государь?

– Потому что я боюсь.

– А-а! Если боитесь вы, то я никогда ничего не боюсь, ваша милость, – живо возразил коннетабль. – И не делайте ничего: делать буду я.

– Мы упадем с очень большой высоты, коннетабль, с такой, что уже не оправимся.

– Если только мы не рухнем в могилу, ваша милость, то вы, пока с вами будет четверка бретонских рыцарей и доблестный кастильский меч, всегда сможете подняться. Смелее, ваша милость, будьте решительны!

– О, уверяю вас, мессир коннетабль, когда придет время, я не дрогну, – сказал Энрике, глаза которого заблестели, едва перед ним наяву забрезжило осуществление его мечты. – Но пока нет ни битвы, ни армии.

– Верно. Но у вас есть город. Энрике оглянулся вокруг.

– Где, ваша милость, в этой стране возводят на престол королей? – спросил Дюгеклен.

– В Бургосе.

– Отлично! Хотя мои познания в географии не слишком обширны, мне думается, ваша милость, что Бургос совсем рядом.

– Конечно, самое большее в двадцати-двадцати пяти льё.

– Значит, надо взять Бургос.

– Взять Бургос? – удивился Энрике.

– Да, Бургос. Если у вас есть малейшее желание получить этот город, я добуду его вам, и это истинная правда, как и то, что зовут меня Дюгеклен.

– Это сильно укрепленный, столичный город, коннетабль, – с сомнением покачал головой Энрике. – Там помимо дворянства живут крепкие буржуа – христиане, евреи и магометане, которые в спокойные времена враждуют, но сразу становятся друзьями, когда необходимо отстаивать свои привилегии. Одним словом, Бургос – ключ к Кастилии, и те люди, что получали там корону и королевские регалии, превратили город в неприступное святилище.

– На это святилище, если вам будет угодно, ваша милость, мы и пойдем, – спокойно ответил Дюгеклен.

– Друг мой, не позволяйте увлечь себя чувству любви и чрезмерного рвения, – возразил граф. – Давайте взвесим наши силы.

– На коня, ваша милость! – воскликнул Бертран, схватив под уздцы лошадь графа, которая забрела в заросли дрока. – В седло, и вперед, на Бургос!

И по знаку коннетабля бретонский трубач сыграл сигнал к выступлению. Первыми в седлах оказались сонные бретонцы, и от Бертрана, смотревшего на родных бретонцев с заботливостью командира и любовью отца, не ускользнуло, что большинство из них, вместо того чтобы, как обычно, окружить дона Энрике, наоборот, подчеркнуто выстроились рядом с коннетаблем, тем самым признавая лишь его истинным главнокомандующим.

– Час настал, – прошептал коннетабль, склонившись к уху Аженора.

– Какой час? – спросил тот, вздрогнув, словно его внезапно разбудили.

– Настал час, чтобы наши солдаты снова взялись за дело, – ответил Дюгеклен.

– Очень хорошо, коннетабль, – сказал молодой человек, – ведь людям тяжело идти неизвестно куда, сражаться неизвестно за кого.

Бертран улыбнулся; Аженор угадал его мысль, а значит, согласился с ним.