Бастард де Молеон

– Поскольку, господин рыцарь, вам ничего не известно о свояченице вашего регента, – сказал он, – я расскажу вам, что с ней произошло.

– Не стоит, сеньор Мотриль, – не выдержал дон Фадрике. – Вопрос, заданный моим другом доном Аженором, принадлежит к тем простым вопросам, которые требуют однозначного ответа – либо «да», либо «нет», – а вовсе не пространных рассказов, что будут совсем не интересны слушателю, далекому от испанских дел.

– Но если сеньор Аженор далек от Испании, то он близок делам Франции, ведь донья Бланка – француженка. Кстати, рассказ мой будет коротким, и господин Аженор, едущий ко двору короля Кастилии, должен знать, о чем там принято говорить, а о чем нет.

Дон Фадрике вздохнул и по самые глаза завернулся в широкий белый плащ, словно прячась от последних лучей заходящего солнца.

– Вы провожали донью Бланку из Нарбона в Урхель, – продолжал Мотриль. – Это правда, сеньор Аженор, или, может быть, я ошибаюсь?

– Правда, – признал рыцарь, который держался настороженно, получив знак пажа и видя мрачное лицо дона Фадрике, но все-таки не способен был слукавить.

– Итак, она ехала в Мадрид через Арагон и часть Новой Кастилии под охраной сеньора дона Фадрике, который привез ее в замок Алькала, где королевская свадьба была отпразднована с пышностью, достойной столь знатных особ. Но на другой день, по причине, так и оставшейся тайной, – продолжал Мотриль, сверля дона Фадрике своими пронзительными, сверкающими глазами, – на другой же день, повторяю я, король вернулся в Мадрид, оставив в замке Алькала молодую жену скорее пленницей, нежели королевой.

Мотриль на мгновенье замолчал, как бы желая убедиться, скажет ли кто-либо из друзей хоть одно слово в защиту доньи Бланки; но оба безмолвствовали. Поэтому мавр продолжил свой рассказ:

– С того дня супруги стали жить отдельно. Более того, совет епископов высказался за развод. Вы согласитесь, рыцарь, что должны были быть веские причины для обвинений жены-чужестранки, – ядовито усмехнулся мавр, – чтобы столь почтенное и святое собрание, как епископский совет, расторгло узы, которыми их связали политика и религия.

– Или же этот совет полностью подчинялся королю дону Педро, – возразил дон Фадрике, неспособный более сдержать свои чувства.

– Ну нет! – возразил Мотриль с той нарочитой наивностью, от которой насмешка становится острее и горше. – Разве можно предположить, что сорок две святые особы, миссия которых – блюсти честность людей, пошли бы против собственной совести. Это невозможно, а если это произошло, то чего же стоит вера, которую несут подобные пастыри!

Друзья хранили молчание.

– Тем временем король заболел, и все даже думали, что он скоро умрет. Тут и стали обнаруживаться тайные честолюбивые замыслы сеньора Энрике де Трастамаре.[53]

– Сеньор Мотриль, не забывайте, что дон Энрике Трастамаре – мой брат-близнец, – сказал дон Фадрике, пользуясь случаем, чтобы возразить мавру, – и я не потерплю, чтобы при мне отзывались плохо и о нем, и о моем брате доне Педро, короле Кастилии.

– Справедливо сказано, – ответил Мотриль. – Простите меня, о славнейший великий магистр. Я забыл о вашем близком родстве, видя, что, хотя дон Энрике не покоряется королю дону Педро, вы нежно любите его. Поэтому я буду говорить только о госпоже Бланке.

– Проклятый мавр! – пробормотал дон Фадрике.

Аженор бросил на великого магистра взгляд, который означал: «Может, ваша милость, я избавлю вас от этого человека? Я это живо сделаю».

Мотриль притворился, что не слышал слов дона Фадрике и не заметил взгляда Аженора.