Бастард и жрица

Чужие губы обрушились на меня с таким яростным нетерпением, будто все, что он делал до этого – старательно подавлял себя. Земля и небо поменялись местами, колени подогнулись от слабости, и я прильнула к нему, руками обняла шею. Ближе, еще ближе! Чтобы пить эту горячечную страсть – жадно, до последней капли. И хоть ненадолго, хоть на миг, пока длится поцелуй, убедить себя, что этот мужчина стал моим.

Я хотела врасти в него, как упрямые сосны врастают в камни над пропастью. Обвиться вокруг – теснее, крепче. Раствориться в жаре прикосновений и остаться навсегда там – у него под сердцем. Впитать привкус соли и меда, надышаться им вдосталь, чтобы после осталась хотя бы память.

Мой первый поцелуй. Первая нежность. Первая страсть.

Камень в очелье нагрелся так, что казалось, сейчас расплавится. Я и расплавлюсь вместе с ним. Где-то в самом сердце каменного древа задрожали тугие струны, по телу пробежала дрожь, и сознание начало ускользать.

Неужели весь мой народ потому и обречен сдерживать проявление чувств? Жадные горы не дремлют.

Стоило огромных усилий разорвать эти путы, не дать эмоциям пожрать меня. Чуть не плача от безысходности, я прервала поцелуй.

– Обещай, что будешь беречь себя, – шепнул Реннейр, прислонившись своим лбом к моему. Его губы алели, дыхание было сбитым, а темные густые ресницы подрагивали.

– Я обещаю, обещаю… – Рука сама легла на колючую щеку, погладила самыми кончиками пальцев. От нежности перехватило дыхание, а в носу защипало.

Еще немного… Хотя бы несколько мгновения простоять вот так – лицом к лицу. Сердцем к сердцу.

Это просто безумие. Матерь Гор, прости свою ненормальную дочь! Если ты отречешься от меня, я признаю твою правоту.

Приглушенный звук людских голосов спугнул тишину. Мы одновременно повернулись на звук, жалея, что волшебство закончилось, и я должна уйти.

– Я не прощаюсь с тобой, Зверь-из-Ущелья.

Он заправил за ухо локон, скользнул пальцем по виску, очертил контур губ.

– Беги, моя маленькая жрица. И помни о том, что я тебе сказал.

* * *

Реннейр

Когда она пропала в сиянии врат, я прислонился спиной к холодному камню и сполз на землю. Обхватил голову руками.

Проклятье! Рамона… Свалилась как снег на голову средь жаркого лета. А ведь ничто не предвещало.

Я бы мог, да-да, наверное, я мог бы поддаться эгоизму и жадности, увести ее и присвоить. Спрятать в Лестре или где-то в окрестностях, чтобы навещать и наслаждаться ее любовью, нежностью и красотой. Разорвать связи с прошлым, дать новую жизнь. Но однажды меня могут убить. И что тогда? Рамона останется совершенно одна на чужой земле, как ценный трофей.

Стоит ли оно того?

Руки еще помнили гибкость и податливость женского тела, голова была шальной. И таким вот – пьяным и потерянным, меня обнаружили ребята из отряда.

– О боги, Зверь! А мы уж думали, тебя горы себе прибрали, – пробасил Лейн.

Загоняя эмоции куда поглубже, запирая их на замок, я поднялся. Теперь ничто во мне не напоминало человека, которым я был совсем недавно, только губы жгло от поцелуев моей жрицы, а под пальцами – девичье тепло и трепет. Ожидание и предвкушение.

– Да живой он, – осклабился Варди, приближаясь и затягивая пояс. На лице наемника лиловел обширный синяк, делая и без того жуткую рожу еще страшнее. – Что с ним станется-то? Это ведь Зверь-из-Ущелья, его ни одна зараза не берет.

За их спинами маячило бледное лицо Демейрара. Брат смотрел так, будто увидел восставшего из бездны покойника.

На звук голосов подтянулись и остальные.

– Мы не могли тебя обнаружить, горы молчали, – Орм подошел ближе и с беспокойством вгляделся в мое лицо. – Ты как будто пропал, Зверь.

Что бы искатель сделал, если бы узнал, что я недавно целовал его сестру-жрицу? Мысль показалась мне безумной. Хотелось запрокинуть голову и громко расхохотаться, но вместо этого я похлопал его по плечу.

– Может, и правда пропал, – я прочистил горло. Во рту было сухо, как в пустыне. – Почти ничего не помню. Шел полночи, а потом упал и вырубился.

Орм нахмурился: в его голове это явно не укладывалось. А я превратился в лжеца. Или, если быть точным, решил скрыть неудобную правду.

– Главарь Топоров убит, я отправил его на дно ущелья. Нас здесь больше ничего не держит.

Пусть для них он останется безымянным разбойником, никто не узнает, что это был Крис. Это слишком личное. Слишком мое.

Впереди маячил обратный путь. В стычке отряд потерял семерых. Тела успели предать земле и сверху засыпать камнями, чтобы падальщики не вздумали поиграть костями. Я не мог уйти, не отдав товарищам последнюю честь, – стоял над могилами долго, думая о том, как резко все может оборваться. Потом вспоминал Кристейна: кем он был и в кого превратился.

Из разбойников не выжил никто, а единственный, кого мы хотели допросить, успел принять яд и умереть в мучениях. Эта участь для него казалась более желанной, чем пыточная, а следом виселица на центральной площади Лестры.