Бастард и жрица

Она смотрела снизу вверх, широко распахнув глаза. Медленно, боясь напугать ее напором, я опустился и попробовал ее губы на вкус. Мед, солнце, терпкие горные травы и нотка дикой малины – такие же, как я запомнил.

Сегодня все будет нежнее.

– Жрицей может быть только невинная дева, верно? – кровь стучала в голове, и с каждым толчком по венам разливался жидкий огонь.

– Кажется, поцелуи не в счет…

* * *

Рамона

– Поцелуи могут быть разными.

Краснота моих щек могла поспорить с цветом этих проклятых маков. Хотелось его прикосновений… везде. Кожа горела. Плавилась под тканью сорочки. Отец Равнин и Матерь Гор, пожалуйста, образумьте меня!

Нас обоих.

Или окончательно махните рукой и отвернитесь. Сделайте вид, что ослепли.

Я нерешительно протянула руку и кончиками пальцев пробежалась по его щеке, запустила руку в волосы. Перебирала короткие смоляные пряди, а Ренн прикрыл глаза и задержал дыхание. И тогда другой рукой я коснулась его груди – там, где билось сердце. Хотелось бы мне в нем поселиться, чтобы не забывал, чтобы помнил.

Он снова подался ко мне, прикусил кожу на шее, спустился к ключицам. Губы прокладывали дорожку все ниже и ниже, и я завозилась, вытянулась в струну. Ткань рубашки разделяла нас, но я чувствовала его так, будто между нами не осталось преград. Удовольствие было ослепительным, перед глазами заплясали цветные пятна, а живот свело подступающей судорогой.

Неужели, думалось мне, эти чувства могут быть чем-то плохим? Кто-то может это осуждать и называть грязью? Когда людей настолько тянет друг к другу, что забываются все традиции и стены, возведенные между нашими народами.

Я выдохнула имя Ренна, одновременно притягивая к себе, заставляя лечь и придавить своей тяжестью. Обвила ногами, дрожа, нашла его губы, когда горячая мужская ладонь уже забиралась под рубаху.

– Бо-оги… ты меня с ума сведешь…

Мы сплелись и целовались, целовались, целовались, пока губам не стало больно. Я утратила всякую осторожность, здравомыслие растворилось под напором бесконтрольного, неведомого прежде чувства. Меня трясло, колотило, будто меня швыряли изо льда в кипяток и обратно.

И вдруг он замер. Нахмурился, а потом резко вскинул голову и посмотрел куда-то поверх макового поля.

– Лежи, – произнес хрипло.

Отсчитав несколько ударов сердца, я спросила:

– Что там? – и крепче вцепилась в рубашку, боясь, что сейчас все закончится, а у меня внутри все болит и ноет от напряжения.

Мне хотелось больше. Намного больше, чем мы могли дать друг другу.

Реннейр выглядел недовольным. Ругнулся тихонько. Любопытство взяло верх, и я аккуратно приподнялась.

– И здесь от них покоя нет, – заметил он.

Ветер донес приглушенные голоса: по краю поля медленно шли двое – женщина и мужчина с ребенком на руках. Они были далеко, но в фигуре этого мужчины мелькнуло что-то неуловимо знакомое. Сердце встрепенулось и пропустило удар.

Мы подождали, пока пара скроется из виду, но и настрой, и смелость, были уже потеряны. Шумно выдохнув, Ренн отер лицо ладонями и сел, поджав под себя ноги. Когда наши взгляды встретились, я не выдержала, отвела глаза.

– Наверное, тебе стоит поблагодарить их. Потому что иначе ты бы ушла отсюда далеко не невинной, – заключил он таким тоном, что мне одновременно захотелось сгореть со стыда и расхохотаться.

Глава 30. Прощание

Рамона

Ночь укутала нас чернильным пледом. Мерно раскачивались тугие головки маков, трава щекотала кожу, вверху таинственно мерцали созвездия – сегодня особенно яркие, а подо мной, в самом сердце земли, раздавался гулкий раскатистый пульс. Поразительно, я чувствовала это даже здесь, а не в горах, как привыкла.

Мы пробыли на поле еще немного, а после засобирались. После заката похолодало: мать-природа уже взяла курс на осень. Степь погрузилась в сон, и было слышно, как шуршат полевки в густой траве.

Кобыла мирно щипала траву. Услышав наши шаги, покосилась на меня с подозрением.

– Теперь ты с чистой совестью можешь вытурить меня обратно в горы.

Реннейр посмотрел искоса, и выражение его лица было каким-то странным. Мне вдруг захотелось шутить и смеяться – сказывались напряженные нервы. И до боли не хотелось уходить. Если бы Ренн попросил остаться, если бы…

Я понимала, что этого не будет. Его воля куда крепче моей, а то, что он едва не сорвался… что ж, и такое бывает. Но внутри болезненно тянуло и скреблось чувство незавершенности и пустоты, хотелось вырвать сердце, чтобы прекратить это.

Сделаем вид, что просто прогуливаемся?

Вот же… чурбан бесчувственный! Ух, сжать бы кулаки и затопать ногами, как ребенок, требующий игрушку. Но Ренн – не игрушка и не моя собственность, я не могу потребовать у него любить меня.