Бастион: Ответный удар

Туманов промолчал. Он знал, что герметичность «барокамеры» когда-нибудь нарушат. Да и человек, согласно Аристотелю, животное общественное, как бы ни корчил он из себя Робинзона. А оттого заранее предопределил свое поведение – нейтральное. Не отнекиваться, но и не срываться на каждый свисток.

– Я Бежана жду.

– Жди, – кивнул Петрович. – Только прождать ты его можешь до весны, а нам дело надо делать. Куролепов нарисуется на днях – с хлопцами в Агдаш уехал, на разведку. Посмотрим, чего скажет. А в октябре пойдем на Ушаково – это двести двадцать кэмэ вдоль Морянки. До первого снега надо затариться. Ты как поучаствовать? Места новые, неосвоенные, а мы в новых местах тычемся, как котята незрячие. Включайся!

– Бежан сказывал, ты стратег? – ухнул громила.

Туманов вздохнул.

– Нужна карта. План объекта, наличие «фрицев», прогноз погоды. И не переть всем кагалом на тачанках… И без трупов, мужики. Иначе без меня, извиняйте. Воняют они – трупы.

– А труп врага неплохо воняет, – пробормотала Анюта, отрешенно пощипывая щурящегося Чекиста.

Петрович заржал, как конь.

– Во, бой-баба. Умри, Аннушка, лучше не скажешь. Дочирикались, парень. В октябре поговорим. Чуется мне, не доедет до нас твой Бежан так скоро. А то и вовсе не доедет. Свернет себе шею.

– Через сутки пойдешь дневалить на дорогу, – обрадовал зам по боевой.

Туманов кивнул:

– Надо так надо.

– Мы с ним на пару пойдем, – очнулась Анюта. – Куда я теперь без него?

Помолчали пару минут.

– М-да, – Петрович задумчиво почесал щетинистую шею. – Я, конечно, мужик отстатый, но чего-то вы, односельчане, того… Поспешаете.

Лишь одно событие омрачило ползучую хуторскую жизнь. Упомянутый Куролепов – парень диковато-угрюмый и местами явно отмороженный – прибыл из похода по неприятельским тылам. Серо-бурая «газель» с шипастыми шинами эффектно въехала на «майдан». Все сбежались, от мала до велика, – поглазеть. Прибыли с уловом – двое хлопцев, грубовато пошучивая, извлекали из кузова связанную добычу. Мужики, под сорок, двое, во ртах затычки, глаза испуганные лупают. «Активисты НПФ, – лаконично объяснил Петровичу Куролепов. – Сами местные, из Агдаша, народ разводят. Засадку им соорудили, когда на «уазике» через мост тарахтели – из базуки зафигачили. Шофера в расход, а с этими пообщаться бы недурно».

О чем «общались» в штабе у Петровича битюги с пудовыми кулаками и парочка невезучих, история умалчивает. Но прок определенно имелся – приземистый сарай на краю «майдана» оглашал зычный мужицкий гогот. А наутро разнеслася весть: выходи, народ, на расстрел, веселиться будем! Гулять так гулять! Туманов настрого запретил Анюте выходить – под страхом немедленного «развода», а сам побрел – куда деваться? – отдуваться за обоих.

Активистов вывели раздетых, связанных. Награждая тумаками, погнали к оврагу. Толпа гудела, даже дети – самое страшное! – орали благим матом и швыряли в обреченных камнями. «А мое ли дело их осуждать?» – думал Туманов, уныло наблюдая, как плачущих активистов устанавливают на краю обрыва. Показательного расстрела не получалось: те шатались и падали на колени. Прыгал Митька Ширяев – рябой, патлатый – с перекошенной от предвкушения физиономией. «А ну вставайте, падлы, мать вашу! – верещал пуще прочих. – Щас я вас пальну, мироедов!»

Митьке экзекуцию и поручили – как самому небрезгливому. «Помолиться дайте хоть, ироды», – умолял приговоренный. У второго случилась истерика – катался по земле, упорно не желая подниматься, и ревел взахлеб. «А ребята ведь не зомби», – удивленно констатировал Туманов.

Помолиться никому не дали. Митька самозабвенно опустошал магазин под гудение толпы. А когда сбросили трупы в изодранный обрыв, он поймал на себе торжествующий горящий взгляд Ширяева – мол, и тебя, урод, я бы мог таким же образом. И прибью когда-нибудь, помяни мои помыслы. Будешь знать, как за чужими бабами…

Не боялся его Туманов. Отбоялся он свое, хватит. Да и кого бояться? Есть такие люди, что лишь по связанным и могут стрелять. А несвязанных обходят за четыре двора…

Не нравилось ему многое в этом хуторе и его обитателях. Да и как такое понравится? Дичь. И в Анюте многое не нравилось. Но как зудилось однообразить жизнь разнообразную!.. Поменьше расстрелов, побольше покоя… Тем же вечером он починил старинную кассетную «Легенду», припертую Ширяевым с разбоя и бог знает сколько месяцев пылящуюся в кованом сундуке. В том же хранилище нашлись три ленты со сборниками «Союз» восьмилетней давности. Появилась возможность с новой силой поностальгировать. Ленты скрипели, голоса «орфеев» эстрады из утраченного прошлого звучали как со дна океана, напряжение прыгало, но каков был кайф! В эти предотбойные часы домик превращался в показательный очаг, а находящаяся под рукой женщина – в нечто такое, чего вообще никогда не стоит стыдиться.