Баталист. Территория команчей

– Есть кое-что, чему можно научиться только в лагере для военнопленных: например, ожидание, – сказал Маркович без тени высокопарности. – Вначале, ясное дело, все торопят время. Все очень просто: страх, неуверенность… Н-да. В первые недели очень тяжко. Самые слабые в это время попросту отсеиваются. Не выдерживают, умирают. Другие уходят из жизни сами. Мне всегда казалось, что самоубийство из-за безысходности – скверная штука, хуже не бывает, тем более когда есть шанс рано или поздно расквитаться с палачами… Другое дело – покончить с собой тихо и незаметно, когда понимаешь, что тебе действительно настал конец. Вы со мной согласны?

Фольк посмотрел на него, ничего не ответив. Маркович поправил очки на переносице и покачал головой.

– Плохо то, – продолжал он, – что жажда мести или просто желание выжить могут оказаться ловушкой… Да, – добавил он, поразмыслив. – Думаю, самое худшее – надежда. Вы намекнули на это вчера, хотя, возможно, имели в виду другое… Ты твердо уверен, что произошла ошибка и скоро все наладится. Ты говоришь себе, что такое не может длиться долго. Но время проходит – и ничего не меняется. И вот однажды время останавливается. Ты перестаешь считать дни, и надежда исчезает… Тогда-то ты и превращаешься в настоящего пленника. Профессионального, если можно так выразиться. Терпеливого смирного пленника.

Фольк внимательно разглядывал голубую линию открытого моря за гаванью. Потом пожал плечами.

– Но вы уже не пленник, – сказал он. – И пиво у вас сейчас нагреется.

Повисла тишина. Снова взглянув на Марковича, Фольк заметил, что его глаза из-за пыльных стекол очков смотрят пристально и настороженно.

– Вы тоже кажетесь терпеливым человеком, сеньор Фольк.

Фольк не ответил. Маркович снова затянулся, и бриз подхватил дымок, выходивший из его полуоткрытого рта. Затем покачал головой:

– Очень занятная эта ваша фреска. Я был просто поражен, честное слово… Скажите же что-нибудь, пожалуйста. Вы фотографировали войны, революции… Ваша теперешняя работа – итог или вывод?.. Вы хотите собрать воедино все, что видели, хотите объяснить увиденное? Может быть, объяснить самому себе?

На лице Фолька появилась вымученная улыбка. Холодная, недобрая.

– Приходите еще раз и любуйтесь сколько хотите. Делайте выводы сами.

Маркович потер небритый подбородок, словно обдумывая это предложение. Выглядел он довольно запущенно, и не только из-за щетины и пыльных очков: у него была грязная жирная кожа и та же самая одежда, что накануне. Мятая рубашка с потрепанным воротом. Фольк спросил себя, где он провел эту ночь.

– Спасибо, обязательно приду. Завтра, если вам удобно.

Взяв докуренную сигарету большим и указательным пальцем, он отбросил ее далеко в сторону и посмотрел на поднимающийся вверх дымок. Потом отхлебнул пива и вытер рот тыльной стороной руки.

– Позвольте задать вам еще один вопрос, – сказал он. – Вы, случайно, не знаете, почему человек мучает и убивает своих собратьев?.. Тридцать лет с камерой в руках помогли вам найти ответ?

Фольк засмеялся. Сухой, невеселый смех.

– Никакие тридцать лет для этого не нужны. Любой может найти ответ, если внимательно посмотрит по сторонам… Человек мучает и убивает своих собратьев, потому что его природа такова. Ему это приносит удовольствие.

– Как говорится, человек человеку волк?

– Не обижайте волков, сеньор. Волки – благородные убийцы: они убивают, чтобы выжить.

Маркович нагнул голову, словно обдумывая услышанное. Потом снова взглянул на Фолька:

– Какова же, на ваш взгляд, причина, заставляющая человека мучить и убивать себе подобных?

– Думаю, все дело в человеческом уме.

– Интересно…

– Примитивная, природная жестокость не есть жестокость. Настоящая жестокость требует расчета. Ума, как я только что сказал… Посмотрите, как ведут себя косатки… Эти морские хулиганы с развитым интеллектом существуют в сложных социальных сообществах. Они общаются друг с другом, издавая особенные, еле уловимые звуки, подплывают к берегу и уводят в море за собой молодых тюленей, и там, вдали от берега, перебрасывают их друг другу ударами хвоста, играют ими словно в мяч, отпускают и ждут, пока те вернутся к берегу, затем догоняют и играют снова; наконец, утомившись, бросают несчастную добычу, обессиленную и изуродованную, или пожирают ее, если хотят есть. Кажется, я видел передачу по телевизору, – закончил Фольк, – или мне кто-то об этом рассказал. А потом я фотографировал косаток на суровом южном берегу во время войны за Мальвинские острова. Косатки очень похожи на людей.

– Не знаю, правильно ли я вас понял. Вы хотите сказать, что чем умнее животное, тем более жестоким оно может быть?.. Что шимпанзе более жестоки, чем змеи?