Батальоны просят огня (редакция №2)

Нет, он не спятил! Он ясно увидел среди людей на понтоне знакомое, родное, мелькнувшее милым овалом лицо, увидел знакомую, обтягивающую тонкую фигуру шинель, санитарную сумку на боку, хромовые сапожки.

Но она не увидела его, не подняла головы в этот момент, когда он заметил ее, почти пробежала мимо, и негромкий, хриплый от волнения окрик его настиг ее в четырех шагах от него.

– Шура…

Ее узкие плечи вздрогнули, она вся замерла, настигнутая его голосом, быстро повернулась, растерянная, и он увидел ее губы, глаза, глядевшие на него с выражением боли, страдания и страха. И он повторил охрипшим голосом:

– Шура…

– Борис? – еле шевеля губами, прошептала она. – Это ты?.. Ты?..

– Шура…

Он так крепко, страстно и горько обнял ее, что Шура пошатнулась, как бы еще не веря, зажмурив глаза, и он, не обращая внимания на людей, бестолково снующих по понтону, толкающих их, стал торопливо целовать ее холодные, сомкнутые губы, не отвечающие ему в это мгновение, ее лоб, глаза, вздрагивающие мягкие ресницы, готовый отдать за эту встречу все, что мог еще отдать. Он повторял:

– Шура, родная моя, пойдем. Тебе нечего здесь делать. Там никого не ранило. Пойдем. Не надо этого, родная моя…

Он прижимал ее голову к своему плечу, видел, как дрожат ее брови, как сквозь смеженные ресницы просачиваются светлые капельки слез.

– Борис… милый ты мой… Если бы ты знал… – прошептала она, плача, с тоской блестя влажными глазами ему в глаза. – Если бы ты знал, что я передумала в эти дни… Я виновата…

Он не знал, в чем она виновата, но он готов был простить ей все.

– Не надо вспоминать. Видишь, все хорошо, и мы встретились. Не надо слез…

– Не надо, да… не надо слез. – Она попыталась улыбнуться ему. – Я просто стала замечать… нервы… Но только… Пойдем, пойдем… Вон туда, на берег. Как ты похудел! Просто не узнать! Пойдем. Нет, ты не думай, я тебе все, все скажу. Хочешь, я тебе все скажу? А то мы опять расстанемся и ты опять забудешь меня!..

– Шура, мы теперь не расстанемся! Ты будешь все время со мной. Ты слышишь? Я тебя никуда не отпущу. Ни на шаг от себя!

– Нет, расстанемся. Опять бои, бои…

– Это не сможет нас разлучить. Ты будешь со мной.

Они шли по берегу Днепра все дальше и дальше от переправы, затихали голоса за спиной, и, наливаясь розовым огнем, влажно шуршал песок одичавших пляжей, и на нем оставались близкие следы их сапог – первые, очевидно, за войну следы мужчины и женщины, идущих здесь.

Он остановился, ласково-нетерпеливо повернул ее к себе и долго, будто не узнавая, разглядывал ее лицо. А она осторожно потрогала пальцами рукав его шинели, снизу вверх взглянула в глаза, медленно краснея, улыбнулась ему:

– Неужели это ты? И ты вернулся?

– Я вернулся. И я люблю тебя. И больше никуда не отпущу от себя, хотя знаю, что ничего не кончено…

Он опять притянул ее к себе и снова так сильно обнял, что стало невозможно дышать обоим.

– И ты, – проговорил он, – ты все же верила, что я жив?

– Я хочу, чтобы… ты меня любил, – прошептала она, подняв лицо. – Я хочу… только этого. Неужели мы опять расстанемся?

– Еще ничего не кончено, но я люблю тебя. Я люблю тебя.

…Потом они ушли отсюда, и следы, тянущиеся на песке, сначала затянуло водой, потом совсем рассосало их, и они исчезли.