Батальоны просят огня (редакция №2)

Ни Алексеев, ни Савельев не смотрели на него, стесняясь этого жутко, болезненно прозвучавшего голоса, каким не мог говорить Иверзев, и только шофер испуганно покосился на командира дивизии, увидел незнакомо-страдающее его лицо, то лицо, которое привык видеть беспощадно властным, с холодным, не пропускающим внутрь взглядом. И было страшно то, что он морщился, закрыв глаза, но слез не было.

Глава девятнадцатая

Борис сел на первую попутную машину и долго трясся в кузове среди бензиновых канистр, которые дребезжали, двигались и весело подскакивали, напоминая ему о свободе, о скорости, о неровной, разбитой танками и орудиями дороге, знакомой дороге наступлений.

Леса кончились, и развернулась, кружась, обдавая стремительным сырым ветром, ровная даль, затянутая лиловым туманцем в низинах, с далекими темными извивами Днепра, ставшего будто на ребро; а над ним уже проступали, уходя к чуть порозовевшему небу, громоздкие очертания города. Это был Днепров. Там, за этим городом, уже двигались по шоссе на запад новые батальоны полковника Гуляева. Так сказали Борису час назад. Он спешил. И спешила грузовая машина, на которой он ехал к Днепру, обгоняла покрытые брезентами «катюши», вскачь мчавшиеся повозки; растянувшись вдоль обочины, споро шагали солдаты, подоткнув за ремень полы шинелей, – все торопились, тянулись к переправе, к Днепрову, возвышавшемуся на горе впереди.

Свободный ветер летел Борису в глаза, гудел в ушах, забирался в рукава, и он глотал этот ветер, чувствуя его свежую, щедрую силу.

Майор, армейский интендант, ехавший рядом с шофером, поминутно высовывал из кабины голову и, надвигая на лоб фуражку, смеясь и захлебываясь ветром, кричал дурашливо, по-молодому озорно:

– Эх, Аню-юта-а! Давай жми! Газ на всю железку! Лихач! А, лихач ведь он, капитан? Он у меня лихач! Как с ним ездить, ха-ха! Невозможно! Не надеюсь на него, не-ет! Есть у меня, знаешь, лейтенант Таткин. Так тот в кузове с грузом ездит. А? Что? Этот лихач ничего не видит, кроме баранки. А Таткин самолеты заметит и давай из пистолета палить: останови, значит! Жми, Аню-юта! А «катюши»-то, «катюши»! – кричал он. – Гордецы, красавицы!

Борису нравился этот средних лет интендантский майор своим избытком веселой энергии, был он, видимо, взволнован скоростью, розовым ноябрьским утром, близостью освобожденного города. Он сам чувствовал некоторую приподнятость, и ледяной комок, затвердевший в его груди с тех минут, когда он выводил людей из окружения, уже не давил так гнетуще на душу. Все эти дни он жил, готовый на все, вплоть до самого тяжелого наказания. Он думал, что Иверзев мог твердо и разрушительно сжать пружину его судьбы, но после того, что он испытал в последнем бою, ничто, казалось, не могло его удивить, заставить дрогнуть сердце.

И вот сейчас, стоя в кузове машины, он все время думал о широком наступлении, развернувшемся на правобережье, и с наслаждением чувствовал прилив сил, как после болезни, в щурился от ветра, несущегося из пространства.

– Ах, Аню-юта-а! – кричал майор-интендант, крутя головой и озорно подмигивая Борису из кабины. – Что, до Днепрова тоже, капитан? А? Грандиозный город!.. Знавал его до войны. До Днепрова, значит?

– Дальше, майор.

– Лихач, лихач! Сбавь газ! Не видишь? В колонну врежемся! Лихач воронежский! Сто-оп!

Голова майора нырнула в кабину, шофер затормозил, Борис едва удержался на ногах, прижавшись грудью к кабине; пустые канистры, зазвенев, покатились. Впереди, вытянувшись метров на триста, остановилась колонна. Весь видимый Днепр, открывшиеся дали его и песчаные пляжи, заросшие кустарником, и за простором воды Днепра силуэты садов, крыш, церкви и здания на горе – все лежало в тихом розовом свете зари, затопившей край неба. И только спокойный звон моторов плыл над головой. Но он вовсе не показался Борису опасным, даже когда услышал в колонне крики: «Справа „мессера“!» – и увидел, как несколько машин, повозок и «катюш» лениво стали расползаться от дороги по песку. Два тонких, как муравьи, истребителя шли на большой высоте, сверкали там, нежно-золотистые от зари, и это мирное сверкание в небе успокаивало Бориса.

Резко ударили зенитки у переправы, малиновые звездочки разрывов зашевелились в лиловой высоте. Тотчас трескуче зачастили винтовочные залпы в колонне: ездовые, не слезая с повозок, вскидывали карабины, деловито-весело двигали затворами, посылая обоймы в снижающиеся самолеты. А они пошли в пике над переправой.

В это время майор-интендант, на ходу выхватив пистолет, вывалился из кабины на дорогу, ловко скакнул, пригнувшись, к кустарнику и, став там на колени, выстрелил несколько раз по выходящим из пике истребителям. С громом поднялась водяная стена, и «мессершмитты» понеслись над колонной, сразу набирая высоту, показывая металлическое брюхо.