Батареи Магнусхольма

Лабрюйер пошел вниз, подсвечивая ступени фонариком.

— Вот что странно, — сказал он. — Дверь парадного-то была закрыта. Значит, у этих подлецов был от нее ключ?

— Ключ они могли взять у Пуйки. Он в любое время мог уйти и прийти… Погляжу-ка я в комнате, может, чего любопытного увижу, — с тем Барсук вошел в комнату. Оказалось, и у него имеется фонарик.

— «Птичка», — сказала вдруг Каролина. — «Птичка» прицепила к вам хвост, душка. Но почему? Александр Иванович, может, расскажете, что все это значит?

Лабрюйер остановился и повернулся к Каролине.

— Тогда уж, будьте любезны, и вы мне растолкуйте, зачем «Птичке» убивать людей. Чего она боится?

— Того, что вы узнаете ее настоящее имя и ремесло.

Лабрюйер вспомнил — говорили же ему, что мадмуазель Мари не сама дрессировала своих собачек, что она не любит животных…

— Помнится, вы четверых называли. «Птичка», «Атлет», «Щеголь», «Бычок», — напомнил он.

— Там еще и пятая персона имеется. Вроде бы «Клара»… — хмуро сказала Каролина. — И шестая — «Дюнуа». Две женщины, четыре кавалера. Хороший десант.

— Что же это за войско такое?

— Войско… Ну, раз уж они начали убивать, лучше я вам скажу, Александр Иванович. Такое слово, «Эвиденцбюро», слыхали?

— Еще бы.

Лабрюйер страх как не любил вспоминать Егора Ковальчука, он же — Георгий Енисеев, он же — Аякс Саламинский. По его милости пришлось ввязаться в охоту на тайных агентов Австро-Венгрии, затеявших возню вокруг авиатриссы Лидии Зверевой. Много чего не мог простить Лабрюйер этому человеку…

И не желал вспоминать, как они неслись вдвоем по ночной Риге на угнанном у господ из «Эвиденцбюро» фургоне. Как верхом гнались за самолетом, тоже не желал вспоминать. Енисеев вел себя с Лабрюйером, как взрослый с ребенком, как-то особенно ехидно тыкал Лабрюйера носом в промахи, устраивал целые водевили, сделал его посмешищем всего штранда… Ну, не прощают таких вещей, не прощают!..

— Ну вот — ему теперь планы новых укреплений Магнусхольма подавай.

Лабрюйер мало интересовался фортификацией. Но о строительстве батарей вся Рига знала. Это естественно — портовый город, один из форпостов империи, время от времени должен ставить новые оборонительные сооружения, поскольку даже эти каменные громады со стенами в три сажени толщиной устаревают. Видимо, лазутчики, тайно снимающие планы укреплений, были всегда, вот ведь и в Библии есть история блудницы Раав, приютившей в Иерихоне разведчиков Иисуса Навина…

Но появление лазутчиков — плохой знак, вот и Библия это подтверждает, худо пришлось Иерихону…

— Так… Значит, война?

— Куда от нее денешься… Как вы думаете, Александр Иванович, для чего теперь в Усть-Двинске такое поспешное строительство?

— Ничего я не думаю, — буркнул Лабрюйер. — А что касается барышни Скворцовой, которую называют «Птичкой», то тут я знаю, как разобраться. Сведения о ней я добуду.

— Хорошо. Но будьте очень осторожны.

На это Лабрюйер ничего не ответил. Да и что может сказать на такие слова мужчина женщине, пусть даже эта женщина — сущее страшилище?

— Нам стали известны только прозвища агентов, — добавила Каролина. — Фотокарточек не имеем, словесных портретов тоже. Вот и пляши от такой печки!

— Спляшем. Где там Акимыч застрял?

Акимыч вышел из комнаты с добычей.

— Уж не знаю, пригодится, нет ли. Нашел в кармане пальто. Это записная книжка Пуйки. Может, чего из нее и вытащим.

— Пошли скорее, — велела Каролина. — Господа, без оружия не ходить, если куда соберетесь — предупреждайте друг друга и меня, когда вернетесь… ну и прочие подробности, чтобы, если что…

— Может, попросить подмоги? — предложил Лабрюйер.

— Я отправлю донесение. Думаю, о подмоге там сами догадаются.

Каролина, Барсук и Лабрюйер вышли на Романовскую. Лабрюйер хотел было запереть дверь парадного.

— Не надо, — остановила его Каролина. — Не будем усложнять жизнь вашему другу Линдеру. Они думают, что полиция будет искать убийц в доме и всех там перетряхнет, потеряв кучу дорогого времени. А мы подскажем, что убийцы — не соседи.

Потом, когда вернулись в фотографическое заведение, Каролина как ни в чем не бывало стала хозяйничать в лаборатории.

— Вот спиртовка, сварите нам кофе, душка, — попросила она Лабрюйера. — У меня тут есть лебкюхены. Не мужской завтрак, ну да хоть что-то. Страх как не люблю стряпать. И ненавижу это распределение обязанностей — почему женщину непременно определяют на кухню?! Кстати, я читала, лучшие в мире повара — мужчины. Почему их лишают этого удовольствия, а нас силком гонят на кухню?! Нет, если у женщины ребенок, лучше, чтобы она сама ему варила кашки. Или чтобы это делала опытная кухарка. Но готовить мужу обед из трех блюд каждый день?! Увольте!

— Чем вы питаетесь у себя дома?

— У меня есть хлеб, есть хорошее сливочное масло. Колбасу покупаю. Этого хватает.

— Послушайте, Каролина, а вот если бы вы полюбили мужчину — смогли бы для него хотя бы суп варить? Щи там, бульон с фрикадельками?

— Щи???

В голосе было столько возмущения, что Лабрюйер выскочил из лаборатории.