Батарея держит редут

То, что он там увидел, озадачило. Туры, то есть набитые землей плетеные короба, были поставлены вверх ногами и не допускали установку на них фашин, как предусматривалось правилами фортификации. Но самое главное, амбразуры для пушек были направлены в неверную сторону, так что пушечные ядра вряд ли бы достигли стен неприятельской крепости. Климов оправдывался, что такое направление, несмотря на его возражения, определил сам Литов, и ему оставалось только выполнить начальственные указания.

Пущин посоветовал переделать работу, Климов заупрямился, сам знаешь, сказал, с нашим полковником не станешь играть, как хочется. «Так ведь в войне чина нет, одна голова», – сказал ему Пущин. Но спорить им не пришлось, поскольку тут появился Литов и стал придирчиво проверять сделанную работу. Почему-то его особые нарекания вызвала позиция, подготовленная под руководством самого Пущина. Осмотрев ее, он нашел, что как раз она оборудована неверно. Начался спор. Пущин доказывал свою правоту и предлагал произвести пробные выстрелы. Но Литов не хотел устанавливать орудия на неправильно подготовленную позицию. Накал спора повышался, дошел до повышенных тонов, а Литов стал даже кричать, чем привлек внимание Паскевича, совершавшего со своим штабом обход артиллерийских позиций. Тот поинтересовался предметом спора. Литов пожаловался на то, что Пущин не хочет выполнять его приказания и переменить направления амбразур. Паскевич обратился к Пущину и, выслушав его объяснения, спросил, уверен ли он в правильности своего решения.

– Совершенно уверен, ваше превосходительство, – ответил Пущин, – и могу доказать это на практике.

– В таком случае зачем спорить? Пусть каждый установит орудия по своему разумению и завтра утром докажет свою правоту. Вспомните, что практика – ultima ratio regum.[6]

На рассвете Паскевич со всем своим штабом явился на позицию Пущина и, расположившись на вершине холма, дал команду на открытие огня. Пушки, сделав несколько пристрелочных выстрелов, начали крушить крепостные стены. В рассветной дымке были отчетливо видны вздымаемые вверх облака белесой пыли, в самой крепости сыграли тревогу. Паскевич повернулся к Литову:

– Что вы на это скажете?

Тот не нашелся что ответить.

– Мы же еще не видели стрельбу его пушек, – подсказал кто-то из свиты, и Паскевич взмахнул рукой. С позиции Климова прозвучал одинокий выстрел – пущенное оттуда ядро взорвалось в стороне от крепостных стен, ближе к расположению наших войск.

Паскевич съехидничал:

– Не послать ли к коменданту, чтобы крепость переставил? – Свита ответила услужливым смехом. – Ну-ка позовите сюда артиллерийского офицера!

Явился Климов.

– Поручик! Кто же научил вас так стрелять?

– Виноват, ваше превосходительство, – пробормотал он.

Литов решил по-своему выручить поручика и подал робкий голос: наши-де молодые офицеры пока не имеют достаточной практики. Но, кажется, только подлил масла в огонь, Паскевич побагровел, что служило признаком наступающего гнева. Если он опалит бедного Климова, всю его судьбу поломает. Пущин выступил вперед.

– Ваше превосходительство, профиль огневой позиции наметил лично полковник Литов.

– Это так? – повернулся тот к нему.

– Правила полевой фортификации требуют...

Паскевич не дал ему возможность оправдаться и, отведя в сторону, проговорил:

– За прилюдно продемонстрированное невежество я мог бы сделать вас солдатом, но не хочу, а его, – указал он на Пущина, – произвести в полковники, но не могу. Но вот что я могу: от сего времени не вы у меня начальник инженеров, а он; все распоряжения должны идти от него, а вы сами, хоть и полковник, должны исполнять все его приказания беспрекословно, иначе я прогоню вас из армии и предам военному суду.

Он вернулся к своей свите и обратился к Климову:

– А вам, сударь, объявляю свое неудовольствие. Слепое послушание приличествует только нижним чинам. Офицерам же, как учил Суворов, нужна храбрость, в том числе и для того, чтобы противостоять невежественным распоряжениям...

С этого времени отношение к Пущину заметно изменилось, особенно со стороны штаба Паскевича. Доброжелатели настоятельно рекомендовали ему сменить солдатскую форму на кавказскую черкеску, которую предпочитали носить многие офицеры, обнадеживали скорым высочайшим прощением и возвращением офицерского звания. Но Пущин продолжал носить белую солдатскую рубаху, верно, из присущей кадетам бравады, но и оказавшейся ко всему прочему весьма удобной для закавказского зноя. Он энергично проводил инженерную подготовку к предстоящему штурму крепости, которую пришлось, однако, на некоторое время свернуть в связи с известием о приближении полчищ Аббас-Мирзы.