Батюшков не болен

Русскому народу предлагалось самостоятельно объяснять чудесное превращение Антихриста. Ответ нашёлся сам собой и был по-народному простодушен. “Когда узнали в России о свидании императоров, – вспоминал Вяземский, – зашла о том речь у двух мужичков. «Как же это, – говорит один, – наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!» – «Да, как же ты, братец, – отвечает другой, – не разумеешь и не смекаешь дела? Наш батюшка именно с тем и велел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уж допустить его пред свои светлые царские очи»”.

В своей “Старой записной книге” Вяземский называет наши войны с Наполеоном “несчастными”. Действительно, ни ловких демаршей, какими прославился Суворов, ни прямых экономических выгод они не принесли. Цена, которую Александр заплатил за сохранение Пруссии как государства – была та же: Россия примыкала к санкционной войне с Англией. С момента подписания договора все её порты закрывались для торговых судов этой державы.

Большая часть российской знати не приветствовала союз с Францией. Если кого и стоило брать в союзники, считали они, так это Англию, чья экономика, промышленность, судопроизводство и банковское дело значительно опережали Европу. Именно Англия обеспечивала русской элите богатейшую культуру повседневности, то есть “Все, чем для прихоти обильной / Торгует Лондон щепетильный / И по Балтическим волнам / За лес и сало возит нам…” От “прихоти обильной” никто не собирался отказываться. Без торговых сверхприбылей, считали русские олигархи, Россия скатывается в допетровскую азиатчину. А “старорусские патриоты” вроде графа Румянцева вообще не могли взять в толк, зачем Россия вмешивается в дела Европы. Мечты императора о всеобщем братстве (и “безрассудная страсть” к прусской королеве Луизе) – дорого обходятся стране, считали они.

Для российской экономики мир с Францией предвещал кризис. Но и война влекла кризис тоже. Содержание огромной армии вдалеке от дома разоряло казну, рубль обесценивался. Мир был выбором из двух зол с тем преимуществом, что мир позволял сохранить лицо, выгадать время и восстановить армию. В том, что главная битва с Наполеоном впереди, мало кто сомневался.

После Тильзита русское общество предсказуемо “заболело” франкофобией. Она была тем нелепее, что высший свет говорил на французском, одевался во французское, французское читал, слушал, играл, пел и ел. И тогда (и всегда) страна назначала главным врагом того, от кого больше всего зависела. Но что своё могла противопоставить Франции Россия? Кроме того, о чём писал “Русский Вестник” Глинки? Если даже историю России Карамзину только предстояло написать?

Не шишковский же “кафтан” вместо “сюртука”?

Не тюрю вместо профитролей?

Павла I убили в схожей ситуации, однако французские дипломаты уверяли Наполеона, что опасаться дворцового переворота в России не стоит. Великий князь Константин, который взошёл бы на престол вместо Александра, устраивал российских “олигархов” ещё меньше, а младшие братья императора были тогда детьми.

Наполеону оставалось принудить к блокаде Швецию. Среди “бонусов”, которые Россия получала по “тильзитскому сговору”, было согласие Франции на аннексию русскими шведской провинции – Финляндии, через которую можно было бы угрожать Швеции.

Это будет вторая война, на которую отправится Батюшков.

Правда, сейчас, когда Европа в очередной раз переворачивается с головы на ноги, Батюшков с трудом переворачивается с боку на бок. Июль месяц, Рига[16]. Маленький офицер расквартирован в доме купца Мюгеля. Никаких сведений об этом купце нет, всё, чем мы располагаем, – письмо самого Батюшкова (с автопортретом на костылях, которые потом переместились в Даниловское) – и стихи, в общих словах отсылавшие к романтической истории. Всё, что мы знаем, очевидно, как союз Эроса и Танатоса – в Риге чудом избежавший гибели Батюшков влюбился. Смерть и любовь поменялись в его судьбе стремительно – словно батальные сцены с эротическими в “Освобождённом Иерусалиме” Торквато Тассо.