Батюшков

Жалобы на болезни стали появляться в письмах Батюшкова, начиная с первых дней его пребывания в Риме: «…лихорадке было угодно остановить меня»^[495]. В Неаполе продолжается то же самое, несмотря на весну и теплый климат: «Болезнь меня удерживает дома и здесь не покидает!»^[496]; «Хвораю. Надеюсь, что лето избавит меня от этой простуды, а бани теплые в Искии с купаньем в морской воде… укрепят меня немного»^[497]. Летом ситуация не улучшается: «…три недели сидел между четырех стен с раздутым горлом»^[498]. К концу лета Батюшков отчаялся поправить здоровье, состояние которого внушает ему опять только печальные мысли: «…Здоровье мое ветшает беспрестанно: ни солнце, ни воды минеральные, ни самая строгая диэта, ничто его не может исправить: оно, кажется, для меня погибло невозвратно. И грудь моя, которая меня до сих пор очень редко мучила, совершенно отказывается. Италия мне не помогает: здесь умираю от холоду, что же со мною будет на севере? Не смею и думать о возвращении»^[499]. К августу Батюшкову становится совершенно ясно, что его план не удался. Италия не стала для него идеальным местом для поправления здоровья. Впрочем, мы видели, что Италия вообще разочаровала Батюшкова практически по всем статьям. Даже итальянский язык, который он знал и страстно любил за гармоническое звучание, оказывается не совсем таким, как он ожидал: «Этот язык один из труднейших в Европе: он удивительно богат, ибо может беспрестанно обогащаться латинским. Я перестал говорить на нем с тех пор, как я в Италии, хотя учусь беспрестанно. Не говорю, потому что совестно говорить худо, а говорить худо очень легко…»^[500] Однако и возвращение в Россию представляется ему невозможным: «…здесь умираю от холоду, что же со мною будет на севере?» Ощущение полнейшей бесприютности, потери ориентиров, отсутствие жизненной перспективы, а, главное, может быть, — трагическое переживание собственной слабости, физической и творческой, — таково состояние Батюшкова в Италии, начиная с первых месяцев. Добавим сюда тоску по близким и друзьям, отчасти вынужденное, отчасти выбранное им самим одиночество, резкое расхождение с прямым начальником, редкие письма с родины. Осенью 1820 года С. Щедрин, деливший с Батюшковым кров, съезжает на другую квартиру. Родителям он сообщает: «Теперь я живу один, необходимость заставила меня оставить К. Н. Батюшкова, у которого мне нет хорошей комнаты для работы, а только что для спанья, и та была столь тесна, что негде было поместить моего скарбу. <…> Квартира сия хоть и довольно велика, но расположена по-итальянски, то есть все во двор, а на лицо только две небольшие комнаты, которые он сам занимает, да и те на солнце» ^[501]. Однако надо заметить, что Щедрин прожил в таких условиях с Батюшковым больше года и только теперь вдруг осознал, что они невозможны для работы. Очевидно, была и другая причина, о которой художник умалчивает. Скорее всего — изменившееся душевное состояние Батюшкова, ощутившего, что он забыт, что все прежние связи распались и остается только родственная нить, соединяющая его с сестрой Александрой и тетушкой Екатериной Федоровной. В октябре 1819 года впервые в его письмах появляется упоминание о нервных болезнях, касающееся не вообще жителей Неаполя, а его самого. И одновременно — возникают настойчивые просьбы о скорейшей высылке денег. До сих пор Батюшков чувствовал, что в Италии он вполне обеспечен; в мае 1819 года он просил Е. Ф. Муравьеву положить на его имя некоторую сумму в банк из доходов с имения, «чтобы в случае нужды иметь всегда деньги»^[502], но при этом замечал — «я не имею нужды в деньгах нимало». Однако через год ситуация в корне изменилась: «…Спешу написать к Вам несколько строк, любезная и почтенная тетушка, и возобновить мою просьбу о присылке мне 3000 р. оброчных денег за март. Вы меня этим чувствительно обязать изволите, ибо я начинаю чувствовать нужду в деньгах»^[503]. Потребность в деньгах возникла, видимо, тогда, когда Батюшков осознал необходимость лечения. Неслучайно в своей служебной записке Нессельроде он упоминал о том, что просил у Штакельберга отпуск для поездки в Германию на воды. Пока же Батюшков получает только разрешение на перевод в Рим. 2 декабря 1820 года он адресует А. Я. Италинскому, главе римской миссии, прошение о продолжении службы под его началом и получает ласковое согласие. На время это развеивает его тягостное настроение, и он после долгого перерыва пишет Муравьевой: «Я переведен из Неаполя в Рим и был бы очень доволен моим положением, как доволен моим новым начальником, если бы здоровье мое исправилось. Но дурное его состояние мне докучает необыкновенным образом»^[504]. Можно не сомневаться, что в начале 1821 года Батюшков имеет в виду уже не столько простудные, сколько нервные недуги, которые всё больше и больше дают о себе знать. Несмотря на то, что Италинский был как раз тем человеком, который мог пригреть и успокоить Батюшкова после его жестких разногласий со Штакельбергом, в Риме поэт не задержался. Весной он попросил отставки, но вместо нее пришел указ императора о повышении его жалованья. Раньше Батюшков, вероятно, обрадовался бы такому исходу, но теперь ему было не до материальных соображений — он чувствовал, что сходит с ума. В конце весны он самовольно покинул службу и отправился в Германию. Путь его лежал в чешско-немецкий город Теплиц, который с XV века славился своими минеральными фторовыми источниками. Теплицкие курорты специализировались на лечении нервных заболеваний. Батюшков провел там около трех месяцев. По свидетельству Блудова, встретившегося с ним летом 1821 года, он лечился ожесточенно, принимая по две ванны в день (температура воды в источниках достигала 40–45 градусов!), всеми силами пытался победить болезнь.