Батор (СИ)

После он вернулся к тому, что упоминала Марго — заработной оплате воспитателей, и уже с элементарными цифрами отпадал другой вопрос: почему воспитатели не исполняют полностью свои властные функции.

«Гадство», — Разумовский вдохнул, ощущая, как постепенно на место стыду приходила тупая боль и злость — такая, какая появлялась в минуты беспомощности. Когда словно Бим бегаешь за своим хвостом в попытке поймать его, но никак не можешь ухватиться, а тут… словно заложник системы, где понять можно абсолютно каждого, если рассмотреть цельно: и воспитателей, и баторцев.

Но вот оправдать?

Возможно ли?

— Не знаю, — ответила Марго.

Сергей удивлённо уставился на неё и, не сразу покинув чертоги размышлений, сообразил, ответ на какой вопрос дала Марго. Подсознание с ехидцей напомнило: читать мысли подруга не могла, а значит, и ответила на вопрос о Марье Марфовне и об опеке.

Марго, облизнув губы, пояснила:

— С одной стороны, страшно. Страшно верить. В баторах всегда так — абсолютное взаимное отсутствие доверия: ты не веришь, тебе не верят, в тебя не верят, у тебя надежд нет, и всё прекрасно. Ну, — она замялась, — относительно, конечно.

Сергей улыбнулся — если уж шутить начала, так точно отходила от мрачняка.

— А Марья Марфовна… Не знаю. Она забортовая, сложно таким верить. Я вот уже трижды обожглась. Но она же помогла из коррекционки сбежать.

О бегстве из коррекционки Марго всегда упоминала вскользь, да и не сильно распространялась о своём прошлом. Любопытство оказалось сильнее, потому Сергей пошёл на его поводу.

— Так почему сбежала? — вполне обоснованно поинтересовался Разумовский, за что схлопотал крайне удивлённый взгляд. Оба остановились и начали буравить друг друга взглядами. Не выдержав, он коротко спросил:

— Что?

— Издеваешься? — Марго нахмурилась.

Но Сергей действительно не знал и не издевался потому. Видимо, растерянность на его лице подсказала об этом, потому Снегирёва, покачав головой, продолжила:

— Если в баторе тебя обвиняют, что ты дочь или сын наркомана, шлюхи и там… Я не знаю, как их одним словом?

Сергей не сдержался, посчитал, что вопрос не риторический, и ответил словами учительницы по обществознанию, когда они как раз изучали тему таких … «личностей»:

— Маргиналы.

— Угу, эти самые, — кивнула Марго и вернулась к пылкому монологу:

— Если в баторе ты выродок этих, то в коррекционке — ты инвалид и больной, только по причине этих. Да и… У нас школы не было, понимаешь? Каково это, не учиться?

— Как это, не учиться? — не понял Сергей.

— А вот так. — Марго ткнула в его плечо пальцем. — У нас сразу на больных крест ставили — мол, ничего не выйдет. Потому вот вам работать физически, потому мы шить умели, убирать умели, полоть ещё, а вот таблицу умножения или историю… Нет, нас не учили. Потому это физический… концлагерь, и я рада, что удалось прийти в батор, а не остаться там. Здесь лучше. Школа есть.

Сергей не сдержался и улыбнулся уголками, Марго также. Оба опустили взгляды в асфальт, и Разумовский подумал, что Марго, наверное, первый на его памяти человек, который рад, что имелась школа. С другой стороны, обозначенное ею о коррекционке выросло в сознании ужасными картинками воображения, от которого Сергей тут же постарался избавиться.

Вместе пошли дальше по улице. Напряжение, возникшее между ними тогда в квартире, постепенно рассасывалось. Марго перестала сильно горбиться, даже голову вскинула, рассматривая окружение, а Сергей чувствовал, как постепенно менялось его восприятие ситуации и как прослеживалась одна-простая истина: не стоит мерить других, как по себе.

«Что-то о таком когда-то говорил Игорь Ларионович», — вдруг припомнился ему учитель по шахматам, и Сергей рассудил: он и вправду мог так говорить — ведь в шахматах сталкиваются люди с разными взглядами и стратегиями, и оценивать оппонента по себе означает заведомо проиграть.

— Знаешь, — внезапно начала Марго почти беззаботно, заставляя Сергея позабыть о шахматах, — есть в этом что-то, угу?

— Что именно?

— Ну… Когда на тебя никто надежд не имеет, и ты не имеешь. Вот эти вот их ярлыки, что ты должен быть благодарен, что в принципе на тебя государство тратится, угу?

Сергей хмыкнул.

— Директриса.

— Ага, она самая. Любит говорить о благодарности, — ядовито поддержала Марго.

Вместе вспомнили такие эпизоды: когда в досуговые могла в плохом настроении явиться директриса, особенно она любила это делать после крупной пакости кого из потока, и начать говорить про то, как из детей ничего не вырастет, что на них тратятся, что все они бестолочи и другое-другое-другое. Сергей покачал головой и глянул на Марго, та будто вспомнила, что не закончила монолог.

— А, да. Вот. Представь. — Она вышла вперёд, повернулась лицом к Сергею и продолжила идти вперёд спиной. — Все говорят, что ты не сможешь и ты ничтожество, ребёнок маргинала, — пускай это может быть и не так — а ты вдруг бац! И сможешь! — Она улыбнулась. — Вот этого хочу. Выйти из батора и добиться такого, чтобы потом нос им всем утереть — всем-всем, кто говорит, что не сможешь.