BATTLEFRONT: Сумеречная рота

Он споткнулся раз, другой, чудом удержавшись от падения. После мучительно долгого перемещения ползком он забыл, насколько устал. Даже перед сражением он почти не ел, воруя, что мог, из военных лагерей или продавая всякие безделушки городским торговцам. Хазрам ощущал себя одновременно легким, как пушинка, и тяжелым, как гора. Перемахнув широким шагом через гребень холма, он уже оттолкнулся и тут увидел под собой резкий обрыв. Пролетев три метра по откосу, он жестко приземлился, подвернув щиколотку, и испустил протяжный стон.

Больше бежать он не мог. Хазрам притянул колени к груди и вжался спиной в узкую канавку под откосом. Он услышал грохот над холмом, и его осыпало пылью.

По крайней мере, он пережил флаер. Они редко заходили дважды.

— Хазрам? — услышал он тихий встревоженный голос, похожий на детский.

Он распрямил ноги, положил щиколотку в холодную грязь. Если ею не двигать, она не будет болеть. Юноша посмотрел в канаву и увидел дрожащую фигурку, растянувшуюся в нескольких метрах от него.

Пира изменилась со времен службы Догме. Хазрам видел, как она превращалась из маленькой, упрямой, длинноволосой девочки в высокую, худую, недокормленную женщину, которая брила голову, чтобы враг не мог схватить ее за волосы. Лицо ее было покрыто шрамами, и с момента их с Хазрамом расставания она обзавелась татуировкой вокруг рта, которой сейчас не было видно из-за красной корки, покрывавшей губы и подбородок Пиры.

— Я думала, флаеры достали тебя, — сказала она.

— А я — что тебя, — ответил он.

Пира не приблизилась к нему. Хазрам медленно подобрался к ней, приподнялся на руках. Она не шевельнулась. От нее пахло всеми страданиями, которые только способно вытерпеть человеческое тело.

— Нас разбили в пух и прах, да? — спросила она.

Хазрам кивнул. Он увидел, что вместо одной из ног у нее кровавое месиво из плоти из ткани.

— Я сделал неправильный выбор, — признал он.

Пира рассмеялась.

— Да уж, точно, — согласилась она. — Но не ты один.

Он попытался подползти к ней, сесть так, чтобы лучше видеть ее ногу. Девушка с неожиданной силой оттолкнула его.

— Заражение, — сказала она. — Если не ампутировать и не прижечь, ничего хорошего не будет.

Хазрам тихо, беззлобно выругался.

— Подождем, пока сражение утихнет, — сказал он. — Сбежим вместе.

— Так и планировала, — хмыкнула Пира. — Рада, что и ты до этого додумался.

Они сидели вместе, прислушиваясь к далекому лаю корпускулярных бластеров и грохоту разрывов. Часть сознания Хазрама — та, что десять лет сражалась, с самого подросткового возраста, которая знала, как среди ночи напасть на вражеский лагерь и перерезать глотку часовому, найти слабое место в блокаде, — перебирала варианты, пытаясь решить, что придется сделать, чтобы вытащить Пиру с поля боя и доставить к хирургу.

Остальная часть сознания думала, что бы такое сказать, пока девушка еще жива.

— Мы давно должны были погибнуть, — спокойно заметила Пира. — Что бы там ни было, хуже уже быть не может.

— В другой раз, — сказал Хазрам.

— В другой раз, — согласилась Пира.

Последнее, о чем они говорили, прежде чем Пира уснула, был хлебный пудинг со сладкими фруктами и поджаристой корочкой, который в Догме готовили по святым дням. В те времена, когда у этой секты было золото и еда. Пира обожала пудинг, хотя утром после него чесалась. Хазрам поделился с ней своей порцией в канун Вознесения Иеропринца, когда ей завязали глаза и заставили поститься в наказание за ошибки при чтении доктрин.

В предрассветных сумерках Хазрам оставил Пиру в канаве и снова пополз по мокрому от росы полю битвы. Он твердил себе, что вернется, если сможет — если найдет лекарство от гангрены или тележку, на которой сможет ее везти. Когда холмы остались позади, он по-прежнему верил, что у него есть шанс.

В ту ночь он наблюдал из руин монастыря Догмы за тем, как пылают холмы. Тогда он понял, что не вернется.

Башня пала на следующий день. Значит, победили повстанцы. Солдаты Империи в белом говорили, что башня — это передатчик, каким-то образом связанный с другими планетами, и поэтому они хотят ее сохранить. Хазрам задумался — вернется ли Империя, чтобы построить другую, или ее правители покинут Крусиваль навсегда? Мысль эта промелькнула в голове лениво и безразлично.

Товарищи Хазрама были мертвы. У него не было оружия и отряда, который защищал бы его, не было ни клана, ни фракции, которые кормили бы его. Он проводил дни в поисках пищи — разорял птичьи гнезда в монастыре ради яиц или прятался в траве или кустах, усталый, с кружащейся головой. То и дело он возвращался к мысли, что ему делать дальше. Если он вернется в город, его назовут неудачником, который погубил своих людей ради ложной надежды, оказался никчемным вождем и бойцом. Если повезет, за ним не будут охотиться и не прикончат за его прежнюю службу. Он сможет влачить существование нищего или вора.

Или, как отец, из бывшего солдата превратится в труса, изгоя, которого в городе будут терпеть из жалости, а в итоге какой-нибудь пацан пырнет его ножом в живот — как и отца когда-то.

Возвращаться в город нельзя.