Батыева погибель

** во избежание негативных нюансов, чтобы дикие варвары не разбивали своими стрелами невосполнимую оптику танковых перископов и артиллерийских прицелов, на каждой танковой башне чуть повыше пушки укреплены декоративные нахмуренные глаза, изготовленные из дерева, а на лобовых листах корпуса намалевана клыкастая оскаленная пасть, что превращает боевую машину в некое подобие живого существа.

Танки, оставляя за собой хаос, последний раз разошлись в стороны, а от опушки леса монгольский лагерь (в котором осталось едва две-три тысячи боеспособных), атаковал плотный строй летящей по воздуху рязанско-уланско-рейтарской кавалерии. Как и всякие патриоты, они были безжалостны, под корень вырубая и тех, кто пытался сопротивляться, и тех кто, сдаваясь, поднял перед ними руки. Последними пали окруженные со всех сторон тургауды Батыя, умудрившиеся оказать достойное сопротивление даже нашим бойцовым лилиткам.

Монгольского вождя, слегка помятого, но в общем вполне живого, вытащили из-под горы трупов его защитников, отряхнули и представили на мой суд. Так себе монгол, плюгавенький, кривоногий, вонючий – так что мухи бы от него на лету дохли, если бы не зима – и, конечно же, достаточно злобный и свирепый. Шипел и плевался он знатно, как помесь дикого камышового кота и верблюда.

Нет, я не стал приказывать казнить его немедленно, такое всегда успеется. Для того чтобы защитить местную Русь от разорения монголами этого самого Батыя, нужны были военная сила, стратегия и тактика. Для того чтобы установить здесь порядок, необходимо каждому своему шагу придавать ореол законности, и начать надо с открытого судилища над Батыем, то есть в присутствии выборных от всей рязанской земли, всех тех женщин и детей, которых этот кадр и его бандиты сделали вдовами и сиротами, включая сюда и вдову князя Федора Евпраксию. Короче, что-то вроде Нюрнбергского трибунала по делу Батыя просто неизбежно, хотя и приговор уже заранее известен. Уж слишком очевидны его преступления и слишком тяжка вина; простым повешением за шею, как Гуюк-хан, Батыю явно не отделаться. Возможно, что что-то такое понимал Орда-ичен, когда в отчаянные минуты разгрома бросился под гусеницы танка.

Вызвав к себе Лилию, я приказал ей погрузить беснующегося Батыя в глубокий стасис – примерно так на месяц, или около того. Месть – это блюдо, которое надо подавать холодным. А что, трибунал мы за это время подготовим, гости съедутся, а сам Батый займет в моем кабинете очень мало места, не потребует для себя охраны, и даже почти не будет вонять. Едва только Лилия произнесла заклинание, как дергающийся и плюющийся Батый вдруг замер в весьма нелепой позе, похожий на танцующего монгольского скомороха в засаленном халате.

Едва только мы разобрались с Батыем, превратившимся в нерукотворную статую, как стало известно о том, что рязанское княжество отныне имеет бесхозный статус. Нет, потенциальный наследник рязанского стола по прямой линии был жив, здоров и с аппетитом вкушал материнское молоко; но тут венценосные младенцы, не имеющие защиты отца, живут, как правило, очень недолго. Узнав о произошедшем, сюда мгновенно набегут племяннички покойного, нарисуется на горизонте владимирская крыша, а то и припрется на огонек Михаил Черниговский, который с владимирскими на ножах и только и ищет возможности им нагадить. Война за рязанское наследство, ептить, звезды и полосы. А младенца Ванечку, вместе с его юной мамашей иностранного происхождения, тихонечко придушат где-нибудь в уголке, чтобы не пищали и не мешали делать «большую политику» в местном понимании.

Такой вариант развития событий вполне вероятен и даже неизбежен, если мы будем равнодушно взирать со стороны на все эти безобразия. Но поскольку Понтий Пилат для меня персонаж не очень уважаемый, то и умывать рук я тоже не буду. В первую очередь в таких условиях рязанскому княжеству необходим регент, то есть человек боярского происхождения, безупречной честности и имеющий авторитет как в аристократических, так и в простонародных кругах. И такой человек в Рязани есть, а зовут его, как вы уже догадались, Евпатий Коловрат.

Дальше все было, как на плакате «Ты записался добровольцем?». Когда я рассказал рязанскому воеводе о том, что ему предстоит сделать, тот буквально рухнул передо мной на колени с криком: «Помилуй, княже, не губи! Не мое, это, быть князем, не мое!».