Батый

Известен ещё средневековый китайский рисунок, на котором, как считается, изображён Бату. Здесь он выглядит человеком весьма молодым, безбородым, пропорционально сложенным — но относительно его роста этот рисунок служить подсказкой не может. Вспомним ещё, что автор анонимной грузинской хроники XIV века называл Батыя «превосходительным» среди всех монгольских ханов «по благолепию своему», — но можно ли понимать слова этого позднего и явно ненадёжного источника как указание на «благолепие» его внешности? Тоже, увы, нет. Имя «Бату», напомню, означает: «сильный», «крепкий». Соответствовало ли оно своему носителю? Известны случаи, когда монгольские царевичи по каким-то причинам меняли имена. Батый этого не сделал — стало быть, имя устраивало его. Но значит ли это, что никакого несоответствия между именем и внешним обликом не было вовсе?

Можно, пожалуй, сделать ещё несколько замечаний относительно предполагаемой внешности Батыя. Так, судя по тем оскорблениям, которые произносил в его адрес Бури (называвший его «бородатой бабой»), борода у Бату всё же была («жидкая борода» имелась, кстати, и у его брата Берке). Наверное, он был рыжеват: этим отличались все внуки Чингисхана, за исключением чернявого Хубилая. Ещё одним наследственным признаком Борджигинов из числа потомков Есугай-Баатура, отца Чингисхана, считали синий цвет глаз. «…Как это ни странно, те потомки, которые до настоящего времени произошли от Есугай-Баатура… по большей части синеоки и рыжи», — писал в начале XIV века Рашид ад-Дин. Сами монголы считали это «знаком» «царской» власти и связывали его с легендой о рождении праматерью Алан-Гоа своих сыновей от некоего небесного света, проникшего в её лоно (об этой легенде мы говорили выше) ⁴⁹.

Наверное, Батый выглядел много старше своих лет. Напомню, что стариком его называли ещё лет за десять — двенадцать до смерти. И хотя умер он в возрасте пятидесяти лет или около этого, Рашид ад-Дин однажды выразился так, что Батый «прожил целый век» ⁵⁰. Но и это правитель Улуса Джучи умел использовать себе во благо: у монголов признаки преждевременного старения воспринимались как зримые признаки власти.

…Но вернёмся к прерванному рассказу Гильома Рубрука, в котором содержится ещё кое-какой материал для характеристики Батыя. Когда Рубруку наконец было предоставлено слово, проводник приказал ему и его спутнику «преклонить колена». «Я преклонил одно колено, как пред человеком, — рассказывает Рубрук. — Тогда Бату сделал мне знак преклонить оба, что я и сделал, не желая спорить из-за этого. Тогда он приказал мне говорить…» Речь посла Батый слушал «внимательно». Далее же произошёл показательный эпизод. Рубрук привёл в своей речи известные слова из Евангелия о том, что «кто будет веровать и креститься, спасён будет, а кто не будет веровать, осуждён будет» (Мк. 16: 16). Это было воспринято как недопустимая бестактность, чуть ли не как оскорбление: присутствующие монголы «начали хлопать в ладоши, осмеивая нас, и мой толмач оцепенел, так что надо было ободрить его, чтобы он не боялся». Батый же при этих словах всего лишь «скромно улыбнулся». Расспросив всё подробно, продолжает Рубрук, «он приказал нам сесть и дать нам выпить молока (кумыса. — А. К.); это они считают очень важным, когда кто-нибудь пьёт с ним кумыс в его доме. И так как я, сидя, смотрел в землю, то он приказал мне поднять лицо, желая ещё больше рассмотреть нас или, может быть, от суеверия…» На этом аудиенция закончилась, и Рубрук со спутником покинули ставку. То, что Бату «скромно улыбнулся» на слова посла, в то время как другие громко выражали своё возмущение, можно расценивать и как свидетельство его сдержанности, нежелания выставлять напоказ свои чувства, и как проявление определённой мягкости (как ни парадоксально звучит это слово применительно к жестокому завоевателю). Вспомним, что известную мягкость он проявил и в отношении галицкого князя Даниила, прислав ему вино вместо непривычного кумыса, и в отношении грузинского князя Авага, выдавшего себя ради безопасности за слугу. Во всяком случае, то, как он себя вёл, разительно отличалось от поведения, например, великого хана Гуюка, у которого на лице никто и никогда не видел улыбки.

Отметил Рубрук и любознательность Батыя: уже после того, как аудиенция закончилась, он «много расспрашивал» местных христиан про французских монахов и, в частности, интересовался правилами их ордена. «Я видел Бату разъезжавшим со своим отрядом, — продолжает Рубрук, — и все главы семейств ездят с ним. По моему расчёту, их было не менее пятисот человек» ⁵¹.