Баудолино

Исхиапод снова заулыбался, воздел горе руки, соединив их над головой в знак привета, и, выпрямившись, как статуя, на своей единственной ноге, произнес что-то вроде: – Алейхем саби, Яни кала бенсор.

– Подобных речей я еще не слыхивал, – сказал Баудолино. Потом обратился к тому по-гречески: – На каком языке ты изъясняешься?

Исхиапод ответил тоже на греческом, хотя достаточно корявом: – Я не знаешь, на каком языке я изъясняешься. Я думаешь, вы иноземец, говоришь на языке иноземца. Но вы говоришь как пресвитер Иоанн и его Диакон. Я приветствуешь вас, я Гавагай, будешь полезен.

Увидев, что Гавагай безобиден, более того, дружелюбен, Баудолино и друзья спешились и сели на землю, пригласили его присоединиться и стали угощать тем немногим, что у них оставалось. – Нет, – отказался исхиапод. – Я благодаришь, я уже много ешь нынче утром. – Потом он проделал то, что, по всем описаниям, делают исхиаподы: лег на землю, задрал ногу и прикрылся ею для тени, а руки сунул под голову и снова блаженно улыбнулся, будто лежал под опахалом. – От бега отдыхаешь в прохладе. А вы кто будешь? Эх, быть бы вас дюжине, тогда скажешь: вернулась святая дюжина Волхвов, вместе с мавром. Эх, жаль вас только одиннадцать.

– У, знал бы ты, до чего жаль, – согласился Баудолино. – Но нас именно одиннадцать. Если Волхвов одиннадцать, ты ими не интересуешься, верно?

– Одиннадцать Волхвов не интересуешься никто. Каждое утро в церкви мы молишься за возвращение дюжины. Вернись одиннадцать, значит, мы неправильно молишься.

– Тут и взаправду ждут Волхвоцарей, – прошипел Поэт в ухо Баудолино. – Надо бы создать видимость, будто двенадцатый на подходе.

– Но чур, Волхвоцарей не поминать, – шепнул в ответ Баудолино. – Мы ходим дюжиной, а остальное пусть сами додумывают. Иначе, когда пресвитер Иоанн откроет, кто мы такие по правде, он напустит на нас своих белых львов или кого-нибудь другого в подобном роде.

Потом он снова обратился к Гавагаю: – Ты говоришь, что служишь у пресвитера. Значит, мы дошли до царства пресвитера Иоанна?

– Ты подождешь. Ты не можешь говоришь: вот я тут в царстве пресвитера. Маленько пройдешь и уже говоришь. Так бы кто угодно придешь до царства пресвитера. Вы сейчас находишься в большой провинции. Тут Диакон Иоанн, сын пресвитера Иоанна, он правишь этой землей. Если вы хочешь в землю пресвитера, только этой дорогой и придешь в его землю. Все путешественники, кто ни придешь, прежде идешь в Пндапетцим. Это великий стольный Диаконов град.

– Сколько путешественников приходило сюда?

– Ни одного. Вы будешь первые.

– Что, вправду к вам сюда не заходил такой мужчина с черной бородой? – спросил Баудолино.

– Я никогда его не видишь, – сказал на это Гавагай. – Вы будешь первые.

– Значит, нам предстоит задержаться в этой провинции и дожидаться Зосиму, – проворчал Поэт. – Кто знает, явится ли он. Может, он еще в Абхазии. Путается в потемках.

– Хуже было бы, если бы он уже дотопал сюда и предъявил местному обществу Братину, – сказал на это Гийот. – У нас-то Братины нет. С чем мы явились бы к ним?

– Спокойнее. На спешку тоже время нужно, – мудро высказался Бойди. – Посмотрим, что тут такое, потом измыслим, что нам делать и когда.

Баудолино сказал Гавагаю, что с удовольствием задержится в Пндапетциме, дабы дождаться подхода двенадцатого, потерянного во время песчаной бури в пустыне за много дней пути до этого найденного ими места. И поинтересовался, где живет Диакон.

– Там, в своем дворце. Я вас поведешь. Лучше сперва я скажешь друзьям, что вы прибудешь. Когда вы прибудешь, тогда праздник. Гости – дар Господен.

– А что, тут в траве есть еще исхиаподы?

– Я не думаешь. Но тут недавно, вроде, один знакомый блегм. Хороший знакомый. Это удачно. Обычно исхиаподы не друзья блегмам. – Он засунул пальцы в рот и испустил продолжительный, отлично модулированный свист. Через несколько секунд ковыли раздвинулись и вынырнуло новое создание, очень непохожее на исхиапода. Но зная заранее, что появится блегм, путешественники были готовы видеть именно то, что им представилось. Широкоплечая, очень коренастая фигура с тонкой талией, на двух низких волосатых ногах и без всякой головы, равно как без шеи. На груди, там, где у людей находятся соски, открывались миндалевидные выразительные очи; между ними невысокое вздутие с двумя ноздрями и округлая дыра, весьма подвижная, так что стоило пришельцу заговорить, отверстие заерзало и закривилось в зависимости от того, какие оно исторгало звуки. Гавагай что-то стал втолковывать новоприбывшему и показывал на посетителей рукой. Тот, по всей очевидности, кивал, то есть пригибал плечи вперед, как будто кланялся.