Баудолино

Для наведения порядка в многолюдном торгующем рое то и дело появлялись отряды черных людей высокого роста, до пояса обнаженных, одетых в мавританские шаровары, белые тюрбаны, вооруженных узлистыми дубинами, одним ударом которых они, конечно, уложили бы вола. Обитатели Пндапетцима как мухи налетали поглазеть на новоприбывших, а скорее на их лошадей, которых здесь, несомненно, не видывали; но чуть стоило публике затолпиться, чернокожие охранники одним своим приближением разгоняли скоп народа. Им достаточно было повертеть в воздухе дубинами, и переполненное место тотчас опустевало.

От внимания Баудолино не укрылось, что в любой людной точке не кто иной как Гавагай подзывал знаками черных служителей. Дело в том, что из толпы многие выражали жестами, что готовы послужить провожатыми для новоприбывших. Видимо, Гавагай не желал ни с кем разделять свою роль и красовался перед сородичами: – Эти гости мои, и не подумайте коснуться их!

Что же до чернокожих, то они, как пояснил Гавагай, были нубийские охранники Диакона, предки которых переселились из дальних областей Африки, но теперь они давно уже не чужие в провинции, поскольку множество их поколений обитает на окраине Пндапетцима, и Диакону они преданы до самозабвения.

Потом наши друзья увидели, что нубийцы – не самые рослые в городе. Над ними высились на несколько пядей великаны, огромного размера, об одном глазу. Нечесаные и драные, они или строили жилища в толще стены, или пасли овец и быков, управляясь с бесподобною ловкостью, поскольку каждого быка могли повернуть за рога, а если баран отбивался от стада, то без какой бы то ни было собаки они возвращали его восвояси, легонечко ткнув кулаком.

– Вот эти тоже ваши враги? – спросил Баудолино.

– Никто никому не враги, – отвечал Гавагай. – Ты видишь, все тут со всеми совместно продаешь, покупаешь, по-свойски, по-христиански. Потом каждый вернешься в свой дом, не будешь с другими ни есть, ни спать. Всяк думаешь, как себе пожелаешь, даже кто думаешь худо.

– А великаны думают худо?

– О! Великаны так худо, что хуже невозможно! Они артотириты! Думаешь, будто Христос на Тайной Вечери пресуществил хлеб и сыры. Они говоришь, что это нормальное питание древних патриархов. Так они богохульно причащаешься хлебом и сыром и считаешь еретиками всех, кто пьет пресуществленный бурк. Да вообще у нас тех, кто думаешь худо, большинство. Кроме только одних исхиаподов.

– Ты говоришь, что в вашем городе есть и евнухи? И они тоже мыслят инако?

– Я не говоришь про евнухов. Евнухи слишком сильны. Не чета простецам. Но и они мыслишь инако.

– А за вычетом инакомыслия, по-твоему, и евнухи такие самые, как ты?

– А что, у нас что-то разное?

– Да ты, попрыгун дурацкий, – неистовствовал Поэт, – ты с феминами-то знаешься?

– Знаешься. С исхиаподскими. Они не мыслят инако.

– Так значит, ты засаживаешь этим исхиаподским феминам этот самый твой дрюк, только где же он у тебя?

– Под коленкой, как у каждого.

– Хоть у меня он вовсе не под коленкой, и хоть мы видели давеча, что у кого-то он над пупом, но мне сейчас интересно только, знаешь ли ты, что у евнухов его вовсе нет и что с феминами они не спознаются?

– Ну, наверное, евнухам не нравишься фемины… Наверно, потому, что в Пндапетциме не найти фемин евнухов! Бедные евнухи, не находишь себе фемины и не можешь спознаваться с феминами блегмов или паноциев, ибо те мыслишь инако!

– Ну, хоть глаз-то, глаз-то у великанов один, а у тебя два!

– И у меня один. Вот я закроешь глаз и имеешь один глаз.

– Держите меня, я его убью, – скрежетал Поэт зубами.

– Ладно, – сказал на все это Баудолино. – Блегмы мыслят инако, великаны мыслят худо, все на свете мыслят худо, кроме вас, исхиаподов. А что скажешь насчет мыслей диакона?

– Диакон не мыслишь. Он повелеваешь.

В конце этого разговора один нубиец бросился прямо под копыта Коландринова коня и на коленях, протягивая руки, склоняя выю, заголосил что-то на неизвестном языке. По тону было понятно, что речь идет о слезной просьбе.

– Что ему надо? – спросил Гавагая Коландрино. Тот отвечал, что нубиец умоляет за ради бога отрубить ему голову тем славным мечом, который у Коландрино на поясе.

– Чтобы я убил его? С чего вдруг?

Гавагай находился в затруднении. – Нубийцы странные. Ты знаешь, они циркумкелионы… околокелейные… Хорошие воины, их мечта принять мученичество. Теперь нет войны, все равно их мечта принять мученичество. Нубийцы как дети. Подавай им и все, и сразу. – Он хорошенько отчитал нубийца, и тот удалился, повесив нос. На вопрос, кто такие эти околокелейные, Гавагай сказал, что они цир-кумкелионы, и что это относится ко всем нубийцам. Потом добавил, что закат уже почти наступил, что на рынке все сворачивают торговлю и пора подниматься на башню.