Баудолино

В первые числа апреля всем друзьям стало ясно и понятно: дни Константинополя сочтены. Имели место серьезные раздоры между дожем Дандоло, который, будто проглотив палку, торчал, выпрямившись, на носу своей предводительской галеи, и Дукой Мурцуфлом, который осыпал его проклятиями с берега, требуя, чтоб латиняне навсегда убрались из его земель. Было понятно, что Мурцуфл спятил, что латиняне за это съедят его, не разжевывая. За Золотым Рогом все видели, как готовятся к набегу пилигримы, как суетятся солдаты и матросы на палубах судов, построенных на рейде.

Бойди и Баудолино сказали, что при тех деньгах, которые у них накопились, имеет смысл покидать Константинополь, ибо городов на милости победителя они уже перевидали достаточно. Борон с Гийотом были согласны, Поэт же попросил еще несколько дней. Оправившись от нового удара, он, без сомнения, решил использовать последние часы для какого-то своего решающего прорыва, какого – не знал он сам. В его глазах уже замечался сумасшедший блеск, а с сумасшедшими, ясно, не спорят. Просьбу Поэта удовлетворили, утешая себя тем, что будет видно по кораблям, когда придет момент ударяться в бега в направлении суши.

Поэт отсутствовал целых два дня, для описанных обстоятельств слишком долго. В Страстную пятницу с утра его еще не было, а пилигримы уже высаживались на побережье от Влахерн до монастыря Христа Эвергета, «Благодетеля», в районе, называемом Петрион, севернее Константиновых стен.

Это значило, наши упустили время, из стен им было уже не выйти, война шла со всех сторон. Проклиная авантюриста, Баудолино и друзья засели, затаившись у генуэзцев, в квартале, где пока что было тихо. Им доносили, что происходило в Петрионе.

На кораблях атакующего войска было множество нападных машин. Мурцуфл стоял на взгорье за стеной с командирами и дворянами, с трубачами, со штандартами. Армия действовала без оглядки на тот парад, сражалась яростно; латиняне перепробовали все, но армия императора каждый раз их отпихивала, и greculi в восторге скакали на стенах и показывали штурмовикам голые зады, а Дука Мурцуфл радовался сильнее всех, как будто бил их сам, и дал приказание трубачам дудеть победные песни.

Могло показаться, что Дандоло и его военачальники отказались от мысли завоевывать город. Суббота и воскресенье миновали тихо, хотя все были напряжены. Баудолино воспользовался перерывом, чтобы обегать вдоль и поперек город в поисках Поэта: безрезультатно.

Стояла уже воскресная ночь, когда Поэт пришел сам. Вид у него был еще более блажной. Он ничего не объяснял и пил в безмолвии до самого рассвета.

На ранней понедельниковой заре паломники снова пошли на приступ, он длился весь день. Трапы с венецианских кораблей докинулись до нескольких сторожевых башен, и крестоносцы вошли… нет, новая версия: вошел только один, но исполин, в высоком шлеме, он всех перепугал и разогнал защитников… Да ничего подобного, просто один из высадившихся нашел потайной выход из замка, стал бить киркой, проделал лаз! Это-то правда, но пролезавших в лаз поотбивали, а дело в том, что тем временем некоторые башни они сумели захватить…

Поэт метался в комнате, как пойманный зверь, похоже, ему требовалось, чтобы сражение закончилось, а как, неважно; он поглядывал на Баудолино и порывался что-то сказать, потом передумывал и сверлил пасмурным взором лица других троих товарищей. Пришло известие, что убежал Мурцуфл и бросил на произвол судьбы армию, защитники утратили всю храбрость, паломники вломились, паломники взяли стены; дальше идти они не решались, поскольку начиналась ночь, и подожгли самые близкие к валу постройки, чтоб выкурить засевших там защитников. Третий пожар за несколько месяцев, негодовали генуэзцы, это уже не город, а куча назема какая-то, когда накапливается чересчур много – жгут!

– О, чтоб тебя болячка задавила, – отчитывал Бойди Поэта. – По твоей милости угодили в помойную яму! Из-за тебя не ушли! Что делать?

– Тебе-то молчать, сам знаешь почему, – загадочно шипел Поэт.

Всю ночь во тьме сверкали дальние сполохи. На зорьке Баудолино, который как будто спал, однако лежал открыв глаза, увидел, что Поэт подходит к Бойди, к Борону и к Гийоту и каждому шепчет на ухо. Потом он вышел. Через несколько минут Баудолино мог заметить: встают и совещаются Борон и Гийот, каждый вынимает из сумки что-то, выходят, стараясь его не разбудить.

Вскорости после этого поднялся Бойди и стал трясти его за плечо. Он был в тревоге. – Баудолино, – сказал Бойди, – не знаю отчего, но все как будто с ума посходили. Поэт подошел ко мне и сказал вот что, послушай. Он-де нашел Зосиму. Теперь он знает, где Братина. Чтоб я не увиливал, а с головой Иоанна немедленно шел бы в Катабату, где Зосима встречался с василевсом, он будет ждать пополудни, да без опозданий, дорогу я-де знаю, и чтоб без фокусов. Какая Катабата? И о каком он толкует василевсе? Тебе он что сказал?