База 211

Метель бушевала четвертые сутки. И это не предел, поведал ему Марвитц, он вообще предрекал успокоение стихии не раньше, чем через неделю. Медведю в этом смысле можно было верить. База погрузилась в непроницаемый густо-молочный стремительный туман, будто в подводное царство полярного Нептуна, а ветры пели, словно прекрасные русалки, играющие на звонких раковинах, и тем довершали сходство в воображении. Сэм ни разу еще не застал такой суровой непогоды, но: как объяснил Герхард, ему крупно повезло. Метели и ураганы здесь обыденное дело, скорее достойно удивления, когда они подолгу не посещают их прибрежное захолустье. Сразу стало понятным и назначение тяжелых канатных лееров, протянутых от одного блока к другому и по периметру базы. Ледяные тоннели соединяли лишь ключевые и командные точки, от штабного жилища гауптштурмфюрера до лаборатории и в другую сторону – к радиорубке Бруно Геделе. Всем остальным предлагалось добираться к нужным местам своим ходом, для чего и предназначалась воздушная сеть провешенных канатов. К ним полагалось крепиться с помощью специальных карабинов и перемещаться вдоль строго по двое, никак не меньше. Марвитц заранее предупредил обоих своих друзей, чтобы не вздумали ни на секунду, что бы ни случилось, отходить в сторону и, упаси боже, отцепляться от страховки. В буран можно заблудиться в метре от барака и так и умереть посреди центральной площади, не зная, куда идти. Доктор и Сэм, не будь дураки, послушно внимали наставлениям. Правда, на охрану это ограничение никаким образом не распространялось – Медведь, Волк и Лис ходили, как хотели, и в любое опасное время. Их чутье, превосходящее всякое звериное и помноженное на интуитивное человеческое, позволяло им ориентироваться безошибочно в пространстве во всякую погоду и с закрытыми глазами. Даже с закрытым носом, пошутил как-то Волк, а приставшему как горчичный пластырь Сэму, которого снедала жажда любознательности, пояснил: нюх и зрение тут ни при чем, хотя и от них случается огромная польза. Они трое просто знают, куда идти, и даже не задумываются над этим, как Сэм, например, не размышляет, которую ногу ставить вперед – правую или левую, а все равно ступает себе по земле и не падает.

Вскоре миновали без малого две недели, что прожила база в вынужденном безделье, и Сэм успел много куда сунуть свой сгоравший от любопытства нос. И однажды за этот нос его вытащил к себе на разговор гауптштурмфюрер Ховен, немного все же приунывший после страшной неудачи его «торпедной» затеи. А началось все из-за посиделок с Бохманом. Авиаконструктор маялся бездельем, особенно его удручало то обстоятельство, что каверзная метельная непогода мешает немедленно приступить к выяснению причин аварии, и от нечего делать Вилли сошелся на короткой ноге с Сэмом, лейтенант перестал теперь дичиться в гордом отстранении и, кажется, был рад этому своему решению. Они стали посиживать в дневные часы, неотличимые, впрочем, теперь от часов вечерних, за умствованиями и расчетами, которые пока никак нельзя было проверить. Утвердились, однако, во мнении – факт подземного взрыва в самодельной шахте доступными им предположениями не объясним. Придя к такому заключению, они приуныли и стали ждать окончания атмосферного неудобства – разобраться на месте было единственным оставшимся для них шансом. К тому же после гибели Оскара и старого Ени, а вместе с тем и всей взрывной бригады, они двое являли собой последний островок научно-инженерной мысли, разве что за исключением недоучки Волка. Хотя тот интереса к их изысканиям не проявлял. Но однажды разговор между Сэмом и Вилли Бохманом зашел в совсем иную сторону. В последние несколько дней у них вошло в привычку сидеть над чертежами, кофе и рассуждениями в столовой у Гуди – тепло, пахнет вкусно и от Великого Лео подальше. К тому же место это ныне служило своеобразным клубом и являлось центром, куда оставшееся население базы сносило всевозможные слухи. Никто особенно их разговорам не мешал – большинству становилось скучно от одного взгляда на расчерченные, испещренные формулами плотные бумажные листы, они получались как бы посреди людного сборища и в то же самое время в уединении.