База 211

Но и это был никакой не выход. А что делать? На глубине, может, будет шанс, однако на поверхности с тихим ходом останется только верная смерть. На борту даже спасательных ботов не хватает – четыре штуки из сердобольности и для очистки совести оставил на базе, ох, дурак! Вдобавок к прочим удовольствиям в здешних теплых водах еще и от недостатка разномастных акул страдать не приходится. На всякий случай Вернер приказал дать сигнал бедствия по радио. А вдруг! По крайней мере, будут знать об их дальнейшей судьбе. И тут же вспомнил: что толку и как это поможет несчастным, оставленным во льдах, его соотечественникам?

– Погрузить в непромокаемый контейнер бортовой журнал. – Вернер оглянулся: доктор Эйгрубер никуда не ушла, стояла рядом. – Шарлота, немедленно пакет для рейхсфюрера. Сюда.

– Ни за что, – ответила та. И стиснула зубы, будто перекусывала пополам железную проволоку. – Ты подумал, каково будет, если пакет попадет в руки к янки?

– Плевать к кому! Главное – спасти наших людей. Если мы погибнем, никто и никогда не узнает об их судьбе! – Вернер уже взмолился. – Шарлота, в судовом журнале – поддельный курс и ненастоящее задание, по распоряжению о крайней секретности. Их не найдут!

– Гауптштурмфюрер Ховен и не пожелал бы, чтобы его нашли такой ценой, тем более враг!

– Ховен там не один! – выкрикнул Вернер, но он уже знал – пакета он не получит, а драгоценное время уходило безвозвратно. – Ты бездушная сука, Шарлота. И я жалею, что связался с тобой.

Вернер отвернулся и более не обращал внимания на ругательства, выкрикиваемые Шарлотой за его спиной. Его лодка – вот что было сейчас важнее всего. Они уходили на глубину, уже прошли отметку в десять метров очень медленно, но быстрое погружение вышло бы равнозначным самоубийству. Пятнадцать метров.

– Правый борт дает течь. Еще немного – и заплату выдавит, – сообщил ему под руку Мельман. – Надо остановиться и выключить двигатель.

– Погружение продолжать. Здесь слишком прозрачная вода. Нас до сих пор видно с высоты…

Вернер не договорил. Субмарину потряс невероятной силы толчок, в лица ударил плотный воздух, и каждый из подводников понял, что случилось непоправимое.

– Глубинная бомба, дьявол их побери! – последнее, что успел сказать Вернер, прежде чем мощный поток воды отбросил его, почти размазав по обшивке командного отсека.

А последнее, что он услышал, – как вопила перепуганная насмерть Шарлота:

– Не хочу-у-у!

Но соленая вода заткнула рот и доктору Эйгрубер. То, что некогда числилось субмариной U-156 великого германского кригсмарине, теперь покореженной грудой мертвого металла падало на атлантическое океанское дно. Лодку отныне ждал долгий и плавный путь в несколько тысяч метров. Хотя экипажу в затопленных отсеках это было совсем безразлично.

5

Безмолвны, одиноки и без свиты,

Мы шли путем, неведомым для нас,

Друг другу вслед, как братья минориты.[14]

Обратно поплыли обескураженные и притихшие. Уже по темному времени суток – полярный день кончился, ничего не попишешь. А Сэм впервые в жизни воочию смог узреть одно из вселенских чудес – роскошную, пляшущую изломами вдоль неба, несказанную прелесть полярного сияния. Вот отчего механик Тенсфельд отказался возвращаться домой! Под ТАКИМИ небесами смерть уже не крах бытия, но щедрый дар свыше. Красная, фиолетовая, над ней ярко синяя полоса – будто штандарт неведомой и сказочной страны, посланники которой знаменуют о себе с иного света. И оттого их собственный свет тоже иной.

Сэм, заглядевшись, откинул голову назад и так сидел, приоткрыв рот. Здесь нужно смотреть и стараться понять главное. А главное – сияние было живое. Не мертвая дуга радуги, неподвижно тающая в облаках после дождя, напротив, резвящиеся в кромешной тьме короткие молнии, полные беспокойства и случайного смысла. Где каждый проблеск – сигнал от далекой космической частицы, может, бывшей некогда сердцем погасшей звезды. И вот кроха эта долетела сквозь пустоту – свой родной дом, чтобы засиять ради самой себя, один раз и в один миг, упрочив тем свою ценность и свою нужность в мироздании. И вовсе не для Сэма, и не для Бохмана, и не для гауптштурмфюрера Ховена – ей безразличны свидетели последнего, ослепительного сияния.