Базар житейской суеты. Часть 3

— Понимаю, сэръ, отвѣчала взволнованная дочь. То была комната Джорджа. Ея не отворяли больше десяти лѣтъ. Тамъ были его платья, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, охотничьи снаряды, полковой списокъ 1814 года съ его именемъ наверху, небольшой словарь, служившій ему пособіемъ въ правописаніи, и библія, подаренная ему матерью. Эти книги лежали на каминной полкѣ вмѣстѣ съ шпорами, и подлѣ нихъ стояла чернилница, съ засохшими чернилами, прикрытая пылью, накопившеюся впродолженіе десяти лѣтъ. Ахъ, сколько дней и людей кануло въ бездну вѣчности съ того времени, какъ еще можно было обмакивать перо въ эту чернильницу! Прописи и тетради, исписанныя рукою Джорджа, валклись на столѣ.

Сколько грустныхъ чувствъ и мыслей пробудилось въ сердцѣ миссъ Осборнъ, когда она вошла теперь въ эту комнату, въ сопровожденіи служанокъ! Блѣдная какъ полотно, она упала въ изнеможеніи на маленькую постель.

— Слава Богу, сударыня, слава Богу! Эта новость одна стоитъ тысячи, сказала ключница. Старыя счастливыя времена опять возвращаются къ намъ, сударыня. Маленькій джентльменъ, бѣленькій, хорошенькій, здоровенькій: такъ ли, сударыня? Какъ онъ будетъ счастливъ! Но этимъ господамъ, что живутъ на Майской ярмаркѣ, не поздравствуется, сударыня, ужь это я вамъ говорю.

И затѣмъ она растворила обѣ половинки окна, чтобы впустить въ комнату свѣжій воздухъ.

— Вамъ бы не мѣшало, миссъ, послать деньжонокъ этой женщинѣ, сказалъ мистеръ Осборнъ, выходя со двора. Она теперь ни въ чемъ не должна нуждаться. Пошлите ей сотню фунтовъ.

— Могу ли я сама навѣстить ее завтра поутру? спросила миссъ Осборнъ.

— Это ужь ваше дѣло: какъ знаете. Ея нога не должна быть въ моемъ домѣ… ни подъ какимъ видомъ… ни за груды золота всей столицы, но денегъ послать ей надобно, пусть живетъ прилично, безъ нужды. Роспорядитесь, какъ умѣете.

Съ этими словами мистеръ Осборнъ простился съ своей дочерью, и уѣхалъ въ Сити.

— Вотъ вамъ деньги, папенька, сказала Амелія въ тотъ же вечеръ, цалуя старика отца, и отдавая ему стофунтовый банковый билетъ. И… и, и я прошу васъ, маменька, будьте поласковѣе къ моему бѣдненькому Джорджу: онъ… онъ недолго останется съ нами.

Больше она ничего не могла сказать, и молча удалилась, въ свою комнату. Затворимъ за ней дверь, и ее будемъ подсматривать, какъ она молится и груститъ. Надобно какъ-можно меньше говорить о такой любви и задушевной скорби.

* * *

Пославъ предварительно записку на Аделаидины Виллы, миссъ Осборнъ отправилась туда сама на другой день и увидѣлась съ мистриссъ Эмми. Встрѣча между ними была дружеская. Два, три взгляда и нѣсколько словъ со стороны миссъ Осборнъ удостовѣрили бѣдную вдову, что по крайней мѣрѣ эта женщина не можетъ занять перваго мѣста въ сердцѣ ея сына. Старая дѣвица была холодна, чувствительна и, кажется, не зла. Будь она помоложе, добрѣе, нѣжнѣе и красивѣе, легко сталось бы, что мистриссъ Эмми не замедлила бы приревновать къ ней своего ненагляднаго Джорджа. Миссъ Осборнъ, съ своей стороны, припомнила старыя времена, и удовлетворительно расчувствовалась при взглядѣ на плачевное положеніе бѣдной матери. Она была побѣждена, сложила руки и смиренно подчинилась чужой волѣ. Въ этотъ день обѣ женщины привели въ порядокъ предварительныя условія капитуляціи.

Джорджиньку вытребовали изъ школы на другой день, и онъ увидѣлся съ тёткой на Аделаидиныхъ Виллахъ. Амелія оставила ихъ наединѣ, и ушла въ свою комнату. Она заранѣе начала готовиться къ разлукѣ… Дни проходили въ переговорахъ и визитахъ. Съ большой осторожностію мистриссъ Эмми сообщила роковое извѣстіе Джорджу, думая, что малютка прійдетъ въ отчаяніе. Но этого не случилось. Джорджинька обрадовался несказанно, когда услышалъ; что его собираются отправить на Россель-Скверъ. Онъ расхвастался этой новостью передъ своими школьными товарищами, и сказалъ имъ напрямикъ, что ужь теперь никто не посмѣетъ вздергивать передъ нимъ носъ.

— Буду я жить у дѣдушки, братцы, говорилъ Джорджъ. Да вѣдь это, прошу васъ замѣтить, не тотъ дѣдушка-старикъ, что заходитъ сюда повременамъ — никакъ нѣтъ! Живетъ этотъ дѣдушка на Россель-Скверѣ, и денегъ-то у него куры не клюютъ. Буду я богатъ, братцы, заведу коляску, шотландскую лошадку, и ужь стану ѣздить не въ такую школу. Лидеровы карандаши будутъ мнѣ ни по чемъ, и вы потрудитесъ сказать пирожницѣ, что я выплачу свои долгъ до послѣдняго пенни.

Изъ этого открывается, что Джорджинька былъ истиннымъ подобіемъ своего отца: въ этомъ по крайней мѣрѣ, имсколько не сомнѣвалась его нѣжная мать.

Однакожь у меня недостаетъ духа описывать послѣдніе дни пребыванія Джорджиньки подъ материнскимъ кровомъ. Довольно замѣтить, что мистриссъ Эмми страдала невыразимо.