Баженов

Новый президент академии Иван Иванович Бецкой, сменивший Шувалова, предложил императрице создать при Академии художеств «парник» для выращивания гениев, в который бы принимались дети в возрасте от трех до пяти лет. Получив на то одобрение, Бецкой выписал из Франции нянек-наставниц, коим надлежало заняться выращиванием «новой породы людей». Инкубаторный метод воспитания талантов вызвал у Баженова неприязнь. При встрече с Лосенко и другими бывшими выпускниками академии он негодовал:

— Неужто вам, достойным птенцам сего гнезда и отнюдь не баловням судьбы, непонятна вся глупость сего предприятия? Эко выдумали! Благодетели! А удосужились ли вы подумать, что учить художеству недорослей, кои ни желания, ни склонностей к этому не имеют, — это все равно что из медведя Пифагора воспитывать?

— Не нами сие затеяно, не нами одобрено, не нам судить и отменять, — как всегда, спокойно отрезюмировал Лосенко.

— Знаю… знаю, о ком говоришь. Но авторитет мысли, а тем паче дела — не в чинах, братец ты мой. Знаю, что все мы человеки и все способность к ошибкам имеем. Но искренне ошибаться дозволено в том, в чем человек хорошо разумеет, а коли этого нет, так и нечего экспериментами забавляться. Младенцы, коих академия на воспитание берет, — это существа, а не вещества. И нам не к лицу, господа, путать химию с человековедением. Неужто Бецкой и вправду надеется дрессировками сызмальства гениев художества производить? Не об этом надобно думать, не об этом заботиться!

Эти высказывания Баженова каким-то образом дошли до Бецкого. Но он не спешил что-либо предпринимать, еще не зная, какое положение при дворе займет архитектор, уже успевший получить мировую известность.

День инавгурации приближался. Накануне торжеств в академию пожаловал отпрыск императрицы, ее наследник, одиннадцатилетний цесаревич Павел.

Баженов в журнале-дневнике писал: «В девять часов поутру галерея наполнилась шумом. Выбежав, увидел я шествующего к осмотру наследника, великого князя Павла Петровича, в сопутствии наставников своих.

Цесаревичу лет двенадцать. Подвижной очень, с бледным лицом, носик пуговкой и большие, бегающие глаза. Одет в малиновый, шитый золотом кафтанчик, присвоенный почетным любителям Академии, в туго завитом паричке и рука на шпаге.

Осмотрев мои работы, изволил беседовать приватно. С видимым любопытством расспрашивал о нравах парижан, италийцев, о всяческих порядках жизни и строениях. На прощанье протянул руку и, улыбнувшись, сказал:

— А видать, вы отменного нраву».

Рассматривая античные сюжеты баженовских полотен, архитектурные эскизы и неосуществленные проекты, Павел поинтересовался:

— А что, все сие предназначено для украшения стен или такие красивости возможны в натуре?

— Ежели Вашему высочеству будет угодно, то почему бы и нет, — скрывая иронию, учтиво ответил Баженов.

— Правда? — усомнился цесаревич и уставил на архитектора свои круглые глазенки.

Баженов ответил:

— Не имею такой надобности вводить в заблуждение, а тем паче лгать Вашему высочеству.

— Отлично! — резко, не по-детски серьезно, с хитрым прищуром глаз отчеканил Павел. — Мне нравится ваше художество. Я велю доложить об этом матушке, а вас милости прошу откушать в моем «дворике», разделить со мною скуку.

Баженов поблагодарил несовершеннолетнего важного гостя, пообещав прибыть в назначенный час в Малый двор его высочества.

В «Записках» воспитателя Павла С. Порошина появились такие слова: «Смотрели чертежи нововыезжаго из чужих краев нашего архитектора господина Баженова, которые подлинно хорошо расположены и вымышлены, и от всех присутствующих во многом числе дам и кавалеров общую похвалу получили».

К инавгурации все было готово. Вдоль берега и причалов — декоративные щиты с рифмованными лозунгами, адресованными Екатерине. Колонны обвиты зеленью. Между ними — статуи богов, покровительствующих искусствам, наукам, стихотворству, любви.

Баженов писал: «Смешавшись с гостями, бродил я по залам, еще сырым от красок и грунта. Новостроенное здание Академии есть совокупный труд любезных профессоров моих Валлена Деламотта и Александра Федоровича Кокоринова.

Здание великолепно, особливо на Неву выходящий фасад. Но прежнее милее чем-то сердцу моему, здесь учился я, здесь на мостках, протянутых на сваях к реке, чтил я первого друга юности, Ломоносова…

Многие свершились перемены.

Прежняя Академия с гербом князей Головкиных была усадьбою времен Петра. Сырые и тесные службы ее памятны мне спертым воздухом, когда пробуждался я по утрам с головной болью.

А на углу третьей линии Васильевского острова была аптека с блистающим между этажами распластанным орлом. Нету аптеки, срыли ее, дабы не заграждала перспективы на Зимний дворец. Вот оно, достославное здание, о коем с горячностью повествовал Каржавин. Мне оное не показалось. И сам творец его, граф Растреллий, в забвении».

Баженов выглянул через окно. Внизу шли колонны учеников. Стояла рота лейб-гвардейцев. Гремела музыка. Пестрели флаги и гирлянды, переливались на солнце золоченые кареты и кафтаны. Важно шествовали люди в ливреях. Наконец стали палить пушки.