Базовые ценности: инструкции по применению

Архангельский Александр, интеллектуал: А я — не уверен. Но чтобы сделать вам приятное, обращу внимание на одну важную политологическую деталь. Как вы помните, со времен Ленина в нашей многострадальной стране чередуются, политики лысые и волосатые. Ленин — Сталин, Хрущев — Брежнев, Андропов — Черненко, Горбачев — Ельцин. Путин активно лысеет в последнее время. А у Касьянова с волосами полный порядок.

Александр Архангельский, интеллигент: Как у Ющенко с кожей. До отравления…

СОЛОВЬИНАЯ ДРЕЛЬ

Инструкция восемнадцатая, на неделю 7—13 марта 2005 года, когда был застрелен Аслан Масхадов, а телеведущий Владимир Соловьев представил публике давно обещанный проект, весело превративший политику в шоу.

Александр Архангельский, интеллигент: Очень я, признаться, расстроен. Долго мы ждали новой воскресной программы Владимира Соловьева, лучшего из сегодняшних телеведущих. Надеялись, что он, при его уме и, прямо скажем, особых цензурных возможностях, восполнит дефицит политического смысла на ТВ, закроет бреши, образовавшиеся на месте сначала киселевских «Итогов», потом парфеновского «Намедни», а теперь и «Свободы слова». Ан нет. Программа «Золотой соловей» может считаться политической ровно в той мере, в какой культурной, спортивной или деловой, и то лишь потому, что там участвуют и политики, и деятели культуры, и спортсмены, и карликовые олигархи. А на самом деле это тотальная развлекуха, подмена жанра, Регина Дубовицкая для богатых. И ладно бы, повторяю, делал это середнячок; нет, делает это настоящий мастер…

Архангельский Александр, интеллектуал: А потому и делает, что мастер. Вот вы говорите — развлекуха. Давайте спокойно разберем ситуацию, перетрем тему, как говорят некоторые герои «Золотого соловья». Телевидение, даже самое умное, не может рождать идеи, оно их только транслирует. То есть является службой банализации. Что банализировало политическое телевидение в разгар перестройки? Наивные идеи социал-демократии, антисталинизма. Оно боролось против номенклатурного коммунизма и сражалось с железным занавесом. Лучше всех эту задачу выполнял «Взгляд» — и его смотрела вся страна, хотя программу быстренько задвинули заполночь. Потом ТВ принялось банализировать идеи многопартийной политики и рыночной экономики; и это золотая эпоха «Итогов» и «Зеркала». Потом… потом оно начало банализировать интересы заказчика, как бы его ни звали, Борис Абрамович, Владимир Александрович или Евгений Максимович. Брутальный Доренко, неутомимый Караулов… Потом, мельчая, занялось банализацией гламурной жизни, для которой рыночная свобода необходима как внешнее условие: время «Намедни». Наконец, оно позволило остаткам вырождающегося политического класса, левого, правого, неважно, выплеснуть энергию раздражения, за которой была незаметна энтропия безмыслия. Это и была «Свобода слова». Шустер все делал правильно, не его вина, что политика так оскудела идеями.

Александр Архангельский, интеллигент: То-то его закрыли с таким гневом и пристрастием! Что вы говорите, одумайтесь! Если бы «Свобода слова» транслировала безмыслие, она бы до сих пор существовала. А закрыли ее на самом деле потому, что руководство «Единой России»» запретило своим партийцам ходить к Шустеру в эфир, объективная картина распалась, а как делать политическую программу, если в ней не представлена крупнейшая партия? Его подставили, а потом обвинили во всех смертных грехах.

Архангельский Александр, интеллектуал: Позвольте я сначала закончу мысль, пока и у меня мысли не кончились. Если бы руководство «Единой России» само знало, что хочет сказать, какую идеологию собирается транслировать обществу, какую повестку дня предлагать стране, — оно охотно использовало бы ресурс «Свободы слова». Но, видимо, в отличие от коммунистов, СПС и «Яблока», понимало, что сказать ему попросту нечего. А тоскливо повизгивать, в отличие от проигравшей оппозиции, победителю не имеет смысла.

Александр Архангельский, интеллигент: Как у вас все складно получается. Зато теперь по телевидению сплошной Евгений Петросян. Которого никогда не волновал вопрос, есть что сказать или сказать нечего, — мели, Емеля, твоя неделя. И при советской власти, и в ельцинские времена, и сейчас.