Беатриса

Когда мы с Каллистом очутились одни в карете, мы в равной степени почувствовали себя беспомощными до глупости; мы поняли, как много будет зависеть от первого произнесенного нами слова, первого взгляда, и оба в смятении, все еще переживая церемонию венчания, глядели он — в свое, а я — в свое окошко. Это было, должно быть, так нелепо, что у заставы г-н дю Геник слегка дрожащим голосом обратился ко мне с речью, без сомнения, приготовленной заранее, как, впрочем, и все импровизации, а я слушала его с бьющимся сердцем. Эту речь Каллиста я передам Вам в сокращенном виде:

— Дорогая моя Сабина, я хочу, чтобы вы были счастливы, и прежде всего хочу, чтобы вы были счастливы так, как вы сами того желаете, — начал он. — В том положении, в котором мы с вами находимся, вместо того чтобы обманываться взаимно относительно наших характеров и склонностей, прикрывая их благородными уступками, будем тем, чем мы станем друг для друга через несколько лет. Представьте себе, что я — ваш брат, а я буду видеть в вас сестру.

Хотя все это было сказано весьма деликатно, я не обнаружила в этом первом брачном спиче ничего, что бы могло ответить устремлениям моей души, и, ответив своему супругу, что и я горю теми же чувствами, я погрузилась в глубокую задумчивость. После этой декларации наших прав на взаимную холодность мы самым милым образом заговорили о погоде, о пыльных дорогах, о смене лошадей на почтовых станциях, о пейзаже, причем я смеялась чуть принужденно, а он был очень задумчив.

Наконец, когда мы проехали Версаль, я попросила Каллиста (я называю его «мой дорогой Каллист», а он зовет меня «моя дорогая Сабина») рассказать мне о тех событиях, которые чуть было не свели его в могилу и которым я обязана счастью быть его женой. Он довольно долго колебался. Таким образом мы слегка препирались на протяжении трех перегонов, и я старалась доказать супругу, что я особа настойчивая и умею дуться; а он раздумывал над тем же роковым вопросом, который, словно вызов, повторяли газеты, обращаясь к Карлу X: «Уступит король или нет?» Наконец, после того как в Вернее нам в четвертый раз сменили лошадей, и после того, как я дала клятвенное обещание, которое успокоило бы целых три королевские династии, — я торжественно заявила, что никогда не попрекну его прошлыми безумствами, не буду с ним холодна и т. д. и т. п., — он начал повествование о своей любви к г-же де Рошфид.

— Я не хочу, — в заключение добавил он, — чтобы между нами были тайны.

Бедный мой Каллист, значит, он и не подозревал, что его друг мадемуазель де Туш и Вы, Вы сами выдали мне тайну, ибо не одевают же девушку моих лет так, как Вы одели меня в день подписания брачного контракта, не посвятив ее заранее в предназначенную ей роль. Такой любящей матери, как Вы, можно и должно говорить все. Словом, я была сильно уязвлена, видя, что он повиновался не столько моему желанию, сколько своей потребности поговорить об этой неразделенной страсти. Неужели Вы будете бранить меня, милая маменька, за то, что я пожелала узнать, сколь глубока его печаль, не зарубцевалась ли та рана, о которой Вы меня предупреждали? Итак, через восемь часов после того, как священник из церкви св. Фомы благословил Вашу Сабину, я очутилась в положении в достаточной мере ложном. Представьте себе — молодая новобрачная из уст собственного супруга выслушивает признание в обманутой любви к другой, узнает о жестокосердии своей соперницы! Да, я пережила драму молодой жены, узнавшей, так сказать, официально, что своим замужеством она обязана тому, что некая пожилая блондинка отвергла ее мужа. Этот рассказ я повернула к своей выгоде, как мне того и хотелось! «Какой выгоде?» — спросите Вы. Ах, милая маменька, я достаточно видела шаловливых амуров, догоняющих друг друга на каминных часах, и сумела применить урок на практике.

Каллист закончил поэму своих воспоминаний пламенными заверениями в том, что он полностью забыл свое, как он выразился, безумство. Каждое заверение должно быть скреплено подписью и печатью. Счастливый несчастливец взял мою руку, поднес к губам и долго затем держал ее в своих ладонях. А засим последовало второе признание. Оно показалось мне более уместным в нашем положении, чем первое, хотя уста наши не произнесли ни слова. Этим счастьем я обязана своему вдохновенному негодованию против дурного вкуса этой женщины, которая к тому же еще и глупа, раз она могла не любить моего прелестного, моего восхитительного Каллиста...

Зовут играть в карты. Я до сих пор еще никак не могу понять их любимую игру. Письмо окончу завтра. Расстаться с Вами, чтобы сесть пятым партнером за мушку!.. Нет, это возможно только в глуши Бретани!»

«Май.