Но он струсил; пристыженный и сокрушенный, поплелся он к Геранде и, не заходя домой, стал прохаживаться по площади, чтобы подумать наедине о создавшемся положении. Он дрожал при виде островерхой кровли Туша и знакомого флюгера.
«А она и не подозревает о моем волнении», — думал он.
Беспорядочные мысли опутывали, как сетью, его сердце и влекли его к маркизе. Каллист не переживал этих страхов, этих радостей предвкушения, когда он прежде думал о Фелисите; он впервые встретил Фелисите, когда она ехала верхом, и его желание родилось сразу, как будто он увидел прекрасный цветок и захотел его сорвать. Но такая вот неизвестность — настоящая поэма для робкой души. Воспламененная первыми искрами воображения, юная душа то воспаряет в восторгах, то гневается, то стихает, мечты разгораются, и в тишине, в уединении любовь достигает высшего предела, еще не достигнув предмета стольких своих желаний.
На другом конце площади Каллист заметил кавалера дю Альга; старик прогуливался с мадемуазель де Пеноэль; вдруг юноша услышал свое имя и проворно спрятался за дерево. Кавалер и старая девица, считая, что вокруг никого нет, беседовали громко, как дома.
— Когда Шарлотта Кергаруэт приедет, — говорил кавалер, — пусть она побудет у вас три-четыре месяца. Как же она может пленить Каллиста, ежели, гостя в Геранде, не успевает даже повидать его как следует; другое дело, когда они будут встречаться каждый день. Наши милые детки в конце концов влюбятся друг в друга, и мы их поженим следующей зимой. Если вы намекнете об этом самой Шарлотте, она признается Каллисту, а девица в шестнадцать лет всегда будет иметь преимущество перед женщиной в сорок с лишним.
Старики повернули обратно и удалились; Каллист не слышал больше их слов, но он понял замысел мадемуазель де Пеноэль. В том душевном состоянии, в котором он находился, подслушанный разговор подействовал на него роковым образом. Какой юноша среди радостных чаяний любви согласится жениться на девушке, которую прочат ему в супруги? До сих пор Шарлотта де Кергаруэт была ему безразлична. Но теперь он почувствовал к ней даже неприязнь. Ему были чужды корыстные расчеты, с детских лет он привык к скромной жизни под родительским кровом и к тому же не знал о том, как богата мадемуазель де Пеноэль, — ведь она казалась, пожалуй, еще беднее, чем сами Геники. Впрочем, юноша, получивший такое воспитание, как Каллист, выше всего ценит чувства, и не удивительно, что все помыслы Каллиста принадлежали маркизе. Чем была незаметная Шарлотта по сравнению с тем великолепным портретом, который набросала Каллисту мадемуазель де Туш? Подругой детства, почти сестрой. Только к пяти часам вернулся Каллист домой. Когда он вошел в залу, мать, грустно улыбаясь, протянула ему письмо из Туша:
«Дорогой мой Каллист, — гласило письмо, — прекрасная маркиза де Рошфид приехала; мы хотим отпраздновать ее прибытие и рассчитываем на Вас. Неисправимый насмешник Клод утверждает, что Вы будете Биче, а она станет вашим Данте. Дело чести Бретани и дю Геников достойно встретить представительницу семейства Катеран. Итак, ждем.
Приходите запросто, а то мы с вами можем попасть в смешное положение».
Каллист показал письмо матери и поспешил в Туш.
— Кто такие эти Катераны? — спросила Фанни мужа.
— Старинный нормандский род, состоящий в отдаленном родстве с Вильгельмом Завоевателем, — ответил дю Геник. — Их герб трехчастный; цвета — лазурь, пурпур и чернь; правое поле — пурпурное; на нем изображен скачущий серебряный конь с золотыми подковами. «Молодец» погиб из-за красавицы, незаконной дочери одной из Катеранов, — той самой, которая ушла в Сеэзский монастырь, когда ее бросил герцог де Верней, и стала там настоятельницей.
— А Рошфиды?
— Никогда не слыхал, надо справиться в гербовнике.
У Фанни стало легче на душе, когда она узнала, что маркиза Беатриса де Рошфид принадлежит к старинному роду; но ее терзало беспокойство при мысли, что любимое ее дитя подвергнется новым соблазнам.