Беби из Голливуда

Алкогольный напиток возвращает цвет на ее лицо. Цвет надежды, как говорил Марсель Нибениме, большой поэт (метр девяносто) нашего столетия.

Звонит телефон. Хозяйка номера поднимает трубку.

- Алло?

Она слушает, хмурит брови. Затем, закрыв рукой микрофон, говорит мне:

- Кажется, внизу какая-то монахиня спрашивает меня. Вы считаете... Это она за выкупом?

- Без сомнения. Скажите, пусть поднимется...

Она отдает распоряжения, кладет трубку и сидит неподвижно с горестной миной. Потом вздыхает:

- Как обидно!.. У монахинь не будет радости от такого пожертвования. Я в любом случае хотела отнести им немного денег, и вот...

Проведя инвентаризацию своей сумочки, мадам берет пятьдесят тысяч франков и кладет в конверт.

В этот момент раздается звонок.

- Вот и она, - шепчу я. - Спрячусь-ка лучше в ванной...

Миссис Лавми идет открывать. Входит монахиня. Через анфиладу приоткрытых дверей я наблюдаю за ней. Это очень старая, почтенная женщина. Она переступает порог, и они начинают болтать по-английски. Все бабы в этом сезоне, как сговорились, трещат по-непонятному!

Ну теперь твоя очередь вступать в игру, Сан-Антонио.

Я появляюсь в лучах своей неувядаемой славы.

- Хелло, преподобная мисс Сбрендетт. Вы теперь в клобуке, я смотрю! К какому религиозному ордену относитесь?

Старушка лихо подпрыгивает, потом сует руку в огромный карман для сбора подаяний и вытаскивает изящный пистолет.

- Что, наступил час молитвы? - говорю я.

- Деньги! - сухо рявкает секретарша без времени усопшей мадам Таккой.

Дрожа всем телом, миссис Лавми протягивает ей конверт. Старушка рвет его зубами и заглядывает внутрь. Делает страшную рожу.

Она говорит своей соотечественнице, что теперь не время для шуток и ей нужны пятьдесят штук, но в зелени...

Во время их препирательств у меня быстро созревает план. Между мнимой монахиней и мной находится стол с цветочной вазой. Мгновенная мысль мгновенное исполнение, и тяжелая хрустальная ваза входит в контакт с головой старушки. Все происходит очень быстро, так быстро, что мисс Сбрендетт валится на пол, не успевая даже выстрелить...

* * *

В ожидании полицейских архангелов, которые, как пить дать, окрестят монахиню, я беру у нее интервью. Бог мой, миссис Лавми из сострадания навернула ей на голову мокрую простыню!

Исповедь старушки коротка. Она исповедуется легко, поскольку на ней одеяния, соответствующие процедуре отпущения грехов.

Убежав от своих похитителей, мамаша Таккой в тоске рыскала по Парижу. Затем она рискнула позвонить в отель в надежде, что ее секретарша возвратилась. Мисс Сбрендетт как раз приехала из аэропорта. Она сразу поняла выгоду, которую можно было извлечь из сложившейся ситуации, поскольку все знала о похищении Джимми.

Эта старая треска посоветовала своей хозяйке не высовываться. Она сказала, что в аэропорту миссис Таккой пыталась арестовать полиция, и быстренько нашла ей тихое жилье на берегу Сены, чтобы, значит, ту не нашли.

Затем толчок плечом. И привет! Нет больше мадам Таккой! Толстуха камнем пошла на дно. Предприимчивой старушке оставалось только повыгоднее продать Джимми. Мысль потребовать выкуп в виде пожертвования религиозной общине была гениальна, поскольку хозяйка сама написала это в своем последнем распоряжении, еще не подозревая, что оно действительно последнее.

Неплохо, правда?

Старик Пино, несмотря на хронический насморк, приезжает забрать святую женщину. Ему помогает Буарон, новый человек в нашей службе.

И вот мы снова одни с миссис Лавми.

- О, если бы вас тут не было... - вздыхает она.

- Согласен, но я же был... А так как все герои имеют право на компенсацию, я тоже подхожу к ней в надежде... Она не говорит "да". Но она не говорит и "нет".

Она позволяет одеждам пасть.

И я могу поспорить, дорогие мои, на счастливый день против дня счастья, что Франция начинает нравиться моей милой миссис Лавми.

Прижимая ее к себе, я мурлычу "Марсельезу"...

Страшно эффективно!

Заключение

На следующий день Фелиция выдергивает меня из постели на заре.

- Антуан, тебя к телефону!

- Ну что еще такое? - мычу я.

- Берюрье...

- Опять!

Я с ворчанием встаю и иду к трубке.

Толстяк весь в слезах.

- Сан-А, Берта опять ушла! Но на этот раз я точно знаю, что она у Альфреда, - он не открыл сегодня парикмахерскую!

КОНЕЦ