Беда

На дне ложбины глаз угадывал скрытые под снежным покровом озера и водоемы, обрамленные бахромой кустов.

Да, видно, здесь давно, а может, и никогда не ступала нога человека. Иначе остались бы хоть какие-нибудь следы. Безлюдный край, чутко прислушивающийся и настороженно застывший в ожидании, — придет человек и увидит, как красиво вокруг. Даже сейчас красиво, а как должно быть здесь летом! И вся эта красота пропадает впустую. Некому ею любоваться.

Время, наверно, уже приближалось к полудню. Тогойкин прикинул в уме пройденное расстояние, и получилось не больно-то много — километров пять, от силы шесть. В час по полтора километра! Ну и темпы! Эх, были бы лыжи!..

Тогойкин снова хотел отбросить эту несбыточную, а потому и никчемную мечту, но не так-то легко было от нее отвязаться.

Он проголодался, устал. Надо возвращаться, хотя и стыдно будет объявить людям, что за целый день он прошел всего пять километров. И все-таки надо идти!

Тогойкин уже не надеялся увидеть здесь следы людей, услышать голос человека, скрип полозьев, топот копыт. Нет, на это он не надеялся. Но тем не менее он решил пройти еще немного вперед и вернуться к своим с другой стороны.

По верху ложбины снег не такой глубокий, всего до половины голенища. Зато под крутыми склонами и на опушках леса наметены большие сугробы. Самая грива, постоянно обдуваемая ветром, покрывается прочным настом, но заветренная сторона обычно так и остается сыпучей, она вся состоит из снежных кристалликов.

Такие вещи Тогойкин знал, конечно, с самого детства.

Потом, когда стал старше, он не то что забыл об этом, но просто не вспоминал. А теперь, попав в затруднительное положение, пришлось вспомнить все эти подробности. Нет, говорят, худа без добра. Но в чем же добрая сторона этой беды, этого худа, в которое они попали? От такого худа добра ждать не приходится.

Сухарей хватит на несколько дней. Если экономить, то можно растянуть дней на пять, ну, максимум на шесть. А дальше что? Даже подумать страшно! И ведь все только об этом думают, хотя никто вслух и не говорит. Сегодня утром Иван Васильевич и Коловоротов съели по одному сухарику и сделали вид, что очень сытно поели и больше не могут.

Только вот один Эдуард Леонтьевич считает, что он тяжелее всех ранен и страдает больше других. Да, разные бывают люди… Ладно, пусть его…

Был бы хоть топор или ружье… Да, ружье. Можно было бы поохотиться. И с топором не пропадешь! Можно отколоть от лиственницы прочную и гибкую мелкослойную сторону и сделать лыжи, ну хоть подобие.

Эх, были бы лыжи!..

Если целый день, с утра до вечера, идти и идти все в одном направлении, — на лыжах, конечно, — то неужели не набредешь на следы человека, на тропки, по которым бродили табуны лошадей или домашние олени?

Неужели до бесконечности простирается этот ослепительно-белый покров снега? Правда, обычно говорят так: юг — значит, до верховьев великой Лены, север — до тундры Ледовитого океана. На тысячи километров простирается бескрайняя тайга. И все-таки, если целый день, не останавливаясь, идти на лыжах, неужели никуда не придешь? К востоку, например, разве не дойдешь до берегов Лены? К западу — разве не выйдешь к реке Вилюй?

Да где же они, эти лыжи?.. О, лыжи, лыжи! До чего они бывают необходимы!

Ну, а если выйти на проезжую дорогу и лечь, просто лечь поперек дороги, неужели кто-нибудь когда-нибудь не подойдет?

А вдруг наткнутся на тебя, да поздно, когда ты уже совершенно обессилел, замерз, не можешь даже языком ворочать? Подбегут, поднимут, начнут отогревать, теребить, спрашивать, а ты…

Тогойкин вздрогнул, будто его окатили холодной водой, и остановился. Или увезут в больницу, промучаются несколько дней, приводя в сознание, и окажется — опоздали, поздно… Ушел, чтобы спасать людей, а спасся сам… Нет, уж лучше совсем не приходить в сознание…

Но почему ему в голову лезут только дурные мысли? Кого он этим пугает или кого успокаивает? Тогойкин так рассердился, что даже заворчал:

— Ты это брось, ты мне дурное в голову не вбивай. Ты мне лучше подскажи какой-нибудь хороший ход, а не можешь — так убирайся вон! Прочь!..

Ему вдруг стало не по себе оттого, что он один. Захотелось поскорее вернуться. Несколько раз он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Оказывается, солнце уже направилось к западу. Сейчас, пожалуй, часа два или немного больше. В это время в Якутске слушают последние известия. Как-то сейчас дела на фронте?.. Все люди борются и воюют за счастье, за жизнь. А он здесь, у себя, в родной тайге, не может ни в чем разобраться, даже в собственных мыслях. Что же это такое, уж не начинает ли он бредить? Право, стыдно! Наверное, их ищут, ищут… И конечно, не найдут. И прекратят поиски. Пути спасения обязательно должны найти они сами, только они! А что значит они? Кто это они? Он… Он должен найти! Он один остался невредим, он — якут, мужчина! Он отвечает.

Часа через четыре начнет смеркаться. Надо торопиться. Надо поскорее добраться до своих. Надо посоветоваться сначала с одним Иваном Васильевичем. Тихонько, чтобы никто не слышал, он спросит Иванова: не пойти ли ему на поиски людей?