Беда (СИ)

Но пока я шагнул к все еще стоящему на месте Витторио и встряхнул его за плечи:

— Пошли, надо спешить!

Тут, однако, я заметил, что, несмотря на его уверения, он зажимал левое плечо, и оттуда сочилась кровь.

— Тебя все-таки зацепило? Идти можешь? — спросил я.

— Нет-нет, все в порядке, просто оцарапало, — пробормотал он, плотнее закутываясь в свою накидку и нетвердой походкой направляясь следом за телегами.

Я внимательно посмотрел на него, но решил пока ничего больше не говорить.

Остров Эрбаж. 30 октября 1347 года

Граф стоял на сторожевой башне северного мыса. Не обращая внимания на стражников, совсем не удивленных его появлением, он через бойницу смотрел в море. Конечно, он не высматривал там вражеские корабли — о готовящихся нападениях на остров д’Эрбаж всегда узнавал заранее и принимал меры, которых у него в запасе было немало. Просто сейчас его глаза устали от полумрака подземелий.

А душа его устала еще больше, и давно ему не было так тревожно. Гораздо острее прочих людей ощущал он опасную изменчивость мира. Но лишь несколько раз за долгую-долгую жизнь графа случалось так, что миру грозило вторжение извне.

В такие минуты он вновь и вновь убеждал себя, что, когда тысячелетия назад подчинился пришельцам из черной бездны, выбор его был верен. Как и другой — когда понял, что те, кто наделил его невиданными долголетием и силой, чтобы он служил им, исчезли в этой бездне навсегда, оставив его на Земле одного. Со всеми этими силами. Правда, еще и с умной машиной над головой, которая ими управляла. Он мог отойти в сторону, наслаждаться жизнью и свободой, но тогда сотворенный чужими Поводырь стал бы тайным владыкой людей, и неизвестно, чем бы это кончилось.

Тогда он сразился с машиной и стал ее господином, хотя это потребовало страшного напряжения всех его душевных сил и едва не убило его. Но это же сделало его самым могущественным из смертных. И уже тогда он осознавал, что это не отличие и радость, а великое бремя и безысходная печаль. Он не царь Земли, а всего лишь пастырь, пытающийся направлять все увеличивающееся человеческое стадо в нужном направлении. Это было невероятно тяжело — стадо своей колоссальной инертной массой могло просто смести его со своего пути.

А еще стадо это — как и любое стадо — питало своего пастыря жизненной силой, не давая ему умереть. Они были связаны намертво — Пастух жив, лишь пока живет человечество.

И уж кем он не был точно, так это богом — хотя люди иногда принимали его за такового. Но он давно знал, что над ним, и над его Поводырем, и даже над теми существами, которые его создали, над Землей и всеми прочими мирами, которых в черной бездне было невообразимо много, есть некая Сила. Она знает все, что было и что будет, и распоряжается всем, а все остальные силы мира — всего лишь Ее орудия. И никто не ведает путей Ее.

Поэтому порой Пастух понимал, что не вправе вмешиваться в ход событий, что ему это не позволено. Однако сейчас было не так — в его мир пришла угроза, которой можно было противостоять. Нужно было — иначе земля людей превратится в землю рабов.

«Ты встревожен, господин?» — услышал он мысль одного из стражников. Некоторые потомки способны были уловить его настроение — особенно на близком расстоянии.

Да, он был встревожен. Граф нахмурился, вспомнив искаженное лицо пленника, которого он час назад допрашивал в подземелье своего замка.

— Сияющие!.. Они уже здесь! Кто подчинится им, будет жить вечно. Прочие умрут! — выкрикивало существо, бывшее прежде Паоло Дориа, отпрыском знатного генуэзского рода.

Его искаженное лицо в полумраке представало мордой адского чудовища — ничего человеческого в нем уже не было. Блики факелов на вспотевшей коже казались отблесками пламени преисподней.

Пастух вспомнил, какой гадливый ужас испытала, глядя на эту тварь, Аминат. Он ощутил это на расстоянии сотни лье, словно ментальный удар.

…Аминат, властная красавица. Может быть, Поводырь прав — он слишком долго был один?.. Нет, она ведь его дочь… потомок очень отдаленный, но Пастух старался не допускать таких связей. Хотя, конечно, всякое случалось… Граф знал, что очередной муж кыпчачки, султан, вот-вот будет свергнут и, надо полагать, не переживет этой неприятности…

«О чем я только думаю!» — одернул он себя. Мир летит в тартарары, а он вспоминает женщину. Впрочем, с миром всегда не все в порядке...

Он заставил себя вновь вслушаться в вопли пленника. Бредовые слова о Сияющих полились из того спустя часа два после начала допроса, когда граф проник в его мозг, который предварительно обработал с помощью неких хитрых снадобий — в них д’Эрбаж был большой мастер. Он не остановился бы и перед допросом через боль, но понимал, что это бесполезно. Чужие связали сознание своей жертвы, и генуэзец даже при самых изощренных пытках скорее умер бы, чем произнес хоть слово. Но когда блоки были сняты, его язык развязался.

— Чего они хотят? — спросил граф, вглядываясь в лицо несчастного.