Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Вот в таких взлетах и скачках мысли – от фантазии о преодолении пола к утверждению духовного смысла машины – лучше всего, острее всего ощущается смелость мысли Бердяева, действительная его философичность. Это еще один парадокс этого в высшей степени парадоксального мыслителя: полет в какие-то надбытийные выси, максималистская фантастичность – с одновременным проникновением в смысл происходящего, минутно-конкретного, вместе фантастичность и трезвость мысли. И вот самое для нас сейчас важное: ведь картина, нарисованная здесь Бердяевым, вот в этих его суждениях о преодолении пола и в гимне машине, – это же и есть нынешняя наиреальнейшая реальность. Бердяев предвидел и уже в сущности описал наступление техногенной эры, когда человек и его орудия стали значимым и едва ли уже не первенствующим фактором космической эволюции. Тут действительно осуществляется преодоление природы – и даже в поле. Пол коренным образом расщепился, функция деторождения перестала быть его единственным содержанием и его монополией. Отсюда парадоксальный факт, который Бердяева как раз бы и не удивил, он его предвидел: превращение гомосексуалиста в культурного героя нашего времени. Гомосексуализм в контексте современной культуры стал знаком и символом этого преодоления, сверхприродных содержаний жизни современного человечества.

И вот вместо того, чтобы понять такие темы, увидеть подобные тенденции, в России устроили охоту на ведьм, на пропаганду того же гомосексуализма. Протрите глаза! – новый мир уже стоит на вашем пороге, а вы всё еще изгоняете чертей.

И. Т.: Давайте сделаем краткое резюме – о Бердяеве и о Булгакове. Как их подытожить можно, в чем увидеть их актуальность или, наоборот, устарелость развивавшихся ими концепций. Вообще: как они оба встают в контекст русской культуры?

Б. П.: Бердяев явно продолжает говорить что-то современному сознанию, явно актуален – в темах своих, одну из которых я попытался представить. Но можно о нем сказать также, что как духовный тип – тип религиозного экстремиста и максималиста – он уже и не нужен ни России, ни современному миру. Его эпоха прошла, кончилась, все эти штурмы и дранги двадцатого века. Как духовный тип революционера-максималиста ныне он не востребован. Он остается, конечно, глубоко, метафизически связан с бурями века, он их носил в себе: как Ницше носил в себе судьбу Германии, так Бердяев носил в себе судьбу России. Он говорил: октябрьскую революцию я прожил как момент моей собственной судьбы. Эта способность в индивидуальной мысли нести темы века – признак гениальности.

Об отце Сергии Булгакове так не скажешь: он весь осторожная реакция, здоровый умеренный консерватизм. Он не менее остро, чем Бердяев, видел и предчувствовал все бури века, но они не вызывали у него экстаза. Считать же его представителем клерикальной реакции опять же нельзя: он правильно говорил о необходимости консервативно-церковной реакции на события всяческого «героизма», но очень осторожно говорил – и всячески настаивал, что сама церковь должна существенно измениться прежде чем взять на себя роль национального духовного лидера. Нынешней агрессивной церковности он бы ни в коем случае не одобрил.

И. Т.: Известно, что, встретившись с президентом Ельциным, Солженицын как главный вопрос поставил перед ним церковный: необходимость вернуть РПЦ в состав национальной жизни – как необходимый моральный противовес разнуздавшейся тогда в России свободе. А влияние на Солженицына мысли о. Сергия Булгакова неоспоримо, он и сам об этом говорил.

Б. П.: В этой своей инициативе Солженицын более чем преуспел: Ельцин тут же наделил церковь монополией на табачную торговлю.

И. Т.: Всё как у Розанова: где немец капнет, там русский плеснет.

Философия конца: Соловьев

И. Т.: Странно было бы, Борис Михайлович, спрашивать, почему вы выбрали Владимира Соловьева. И я задам вопрос по-другому: что вам кажется в Соловьеве актуальным, важным, как вы включаете его в русскую культурную историю? И чем он может быть интересен сегодняшнему русскому человеку?

Б. П.: Конечно, Владимир Сергеевич Соловьев в современном культурном сознании отошел от первого плана. Его знают специалисты-философы, люди, интересующиеся историей русской философии, в которой он, занимает, пожалуй что, первое место. Соловьев – первый русский философ, создавший свою систему. Профессионалы, конечно, были и до него, например, Юркевич, один из его учителей, – тот самый, который в одной статье уничтожил доморощенное философствование Чернышевского.

И. Т.: Да, о Юркевиче Набоков вспоминает в романе «Дар», в главе о Чернышевском.