Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Индивидуум нaчaлся тaм, где вдруг скaзaно зaкону природы: «стоп! не пускаю сюдa!» Тот, кто его не пустил, – и был первым «духом», не-«природою», не-«мехaникою». Итaк, «лицо» в мире появилось тaм, где впервые произошло «нaрушение зaконa». Нaрушение его кaк единообрaзия и постоянствa, кaк нормы и «обыкновенного», кaк «естественного» и «всеобще-ожидaемого». <…>

Без «лицa» мир не имел бы сиянья, – шли бы «облaкa» людей, нaродов, генерaций… И, словом, без «лицa» нет духа и гения.

Вот генезис человека по Розанову – происхождение личности, индивидуального духа. Так что трактовать Розанова в качестве принципиального врага христианства не очень-то и получается. У такого сложного человека мыслей было много, причем самых разных.

И. Т.: А как, по-вашему, Борис Михайлович, отнесся бы Розанов к нынешнему гей-движению, гей-субкультуре?

Б. П.: Интересный вопрос, я его ожидал. Думаю, что негативно отнесся бы. Прежде всего, понятно, что вопрос деторождения здесь снимается, а религия Розанова вся построена на культе семьи, женщины, младенцев. И потом вспомним, в чем он видел ценность такого рода ориентации: это было у Розанова некое подполье, тихая тайна, излучение духовной любви. Все это плохо вяжется со всякого рода «движениями», по определению массовыми и шумными. Но будучи человеком мирным, Василий Васильевич уж преследовать таких людей не звал бы.

И. Т.: Ну и последнее, пожалуй. В чем вы видите влияние Розанова на русскую литературу, на самих писателей, на их темы. Можно говорить о таком влиянии – или Розанов прошел стороной?

Б. П.: «Так: Лермонтовым по Кавказу / Прокрасться, не встревожив скал». Влияние Розанова было колоссальным, но очень мало его чувствуют и замечают. Одно слово только скажу, даже и не слово – цифру: «12». Поэма Блока – розановского чертежа и дизайна. Отсюда Христос, предводительствующий разбойниками. Это поэтический апофеоз Розанова.

Это максимально высокий Розанов. Но он был такой человек, которому никак не шел пафос, и сам себя он постоянно снижал. Розанова можно читать совсем без таких серьезных установок, и не истины у него искать, а всяких словечек, великим мастером которых он был. Например, есть у него статья о скульпторе Голубкиной, которая по социальному положению была огородницей в городке Зарайске. И Розанов говорит: если в Зарайске такие огородницы, то каков же должен быть зарайский городской голова! Или еще: почему в России все аптекари немцы? Потому что где надо капнуть, там русский плеснет. Или: Лев Толстой – это русская деревня, приобретшая размер и значение Рима.

А вот самое мое если не любимое, то навсегда запавшее: человек потому уже царь природы, что способен к скотоложству.

И. Т.: А мне вот такое выражение нравится: какой же ты профессор государственного права, если его превосходительству под козырек сделать не можешь!

Б. П.: Это, скорее, юмор, но вот хочется привести слова из одного из последних писем Розанова, когда он в 1919 году умирал в Сергиевом Посаде от голода и холода – из письма Мережковскому:

Целую, обнимаю вместе с Россией несчастной и горькой.

Творожка хочется, пирожка хочется!

Плебей на пути к культуре: Максим Горький

И. Т.: Ваше, Борис Михайлович, эссе тридцатилетней давности мне по-прежнему кажется одним из самых интересных чтений о Горьком. Представляет ли какой-либо интерес сегодня Горький-писатель?

Б. П.: Я с трудом представляю, что в сегодняшних школах говорят о Горьком на уроках литературы, и говорят ли вообще. Предполагаю все-таки, что не могли уж совсем забросить и выбросить из всех программ. А уж в вузовских программах определенно Горький наличествует. Но как о нем говорят – вот любопытно? Неуж как о революционном романтике или, того пуще, как об основателе метода социалистического реализма? Ведь если держаться таких дефиниций, так от Горького действительно стоит отказаться – в таких параметрах представленный Горький это не Горький, а какая-то подставная фигура, джокер, карточный болван. Но ведь Горький был чем-то помимо этих фальшивых характеристик, это видная фигура, и русская литературная история двадцатого века обойтись без него не может. Значит, надо дать настоящего Горького. Но, повторяю, я совершенно не представляю, как сейчас подают Горького в литературных программах.