Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Б. П.: Тут вы, Иван Никитич, вперед забегаете, козырями ходите. Но коли уж речь об этом зашла, так и обозначим эту тему. Считается, что главный и основной, если не единственный, образ поэзии Блока существует в трех ипостасях, проходит три стадии воплощения: сначала это некая Прекрасная Дама, которую знатоки философии Владимира Соловьева хотят представить вариантом Софии – Премудрости Божией, но которая, по моему скромному мнению, выражает некое эротическое томление юноши Блока. Впрочем, эротическое томление – это не то что секс. Это, если идти от Платона, порывание человека вообще ввысь, за пределы эмпирического мира. Но на следующем своем этапе Блок как раз этот эрос, так сказать, переводит в секс, Прекрасная Дама приобретает черты проститутки (знаменитая «Незнакомка»). И наконец, на третьем этапе Блок преобразует этот образ – в Россию, реалистически его преломляет и в то же время снова сублимирует. Россия – жена. «О Русь моя! Жена моя! До боли / Нам ясен скорбный путь…».

Вот так считалось, и это был уже как бы канон. Андрей Белый, выступая на вечере памяти Блока вскоре после его смерти, этими словами и описывал путь Блока. Но, вы знаете, я нашел в одном из писем Блока А. Белому 1911 года собственную его формулировку этой триады, вот эту:

таков мой путь <…> теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе – «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и … – к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру, получившего право изучать формы, сдержанно испытывать годный и негодный матерьял, вглядываться в контуры «добра и зла» – ценою утраты части души). Отныне я не посмею возгордиться, как некогда, когда, неопытным юношей, задумал тревожить темные силы – и уронил их на себя.

Как раз в конце пути Блок снова потревожил темные силы и уронил их на себя.

Но вернемся к теме нелюбви к Блоку нынешних, к статье Арьева. Он напирает на то, что нынешним поэтам, петербургским особенно, органически близка поэтика акмеизма, а не предшествовавшего символизма. Современный поэт, так сказать, не поет, а иронически комментирует происходящее, вообще все, чего касается. Критик указывает, что первый же раздел первой книги Лосева называется «Памяти водки». А водка и есть музыка в этом контексте. Из современной поэзии ушла песня, мелодия, именно у акмеистов это началось.

Любимейшее мое стихотворение Блока «Пляски осенние» я боюсь перечитывать, даже вспоминать (знаю наизусть): от этих стихов хочется напиться пьяным. Вообще «закружиться», это хлыстовская пляска.

И. Т.: Прочтете сейчас нашим слушателям «Пляски осенние»?

Б. П.: Упаси Бог! Но вот еще немаловажное обстоятельство, на которое указывает Арьев: стихи того же Лосева почти всегда носят заголовок, всегда у них есть какой-то вполне узнаваемый объект, а Блоку в принципе это не нужно. Он не пишет «опусы», а ведет сплошную непрерывающуюся мелодию, у него неправомерно выделять отдельные стихотворения. Это давно уже было сказано о Блоке, да и о символистах вообще: их нужно брать целиком, не выделять лучшее или худшее. А что у них у всех недоставало так называемого вкуса, так это дело десятое. Бродский сказал: вкус – это для портных.

Блок писал не о себе, а о России. Точнее – это у него одно и то же. В разговоре о нем нужно избегать индивидуализирующей психологизации. Гений – это совпадение личной и исторической судьбы. Или как я часто говорю, привык к этой формуле: у гения персональная идиосинкразия выражает национальную проблему. Гений и есть такое совпадение, тождество.

И. Т.: Борис Михайлович, а не сами ли вы на такой путь ступили первым и других на него заманили? Вот на этот, как вы сейчас сказали, индивидуализирующий психологизм, психоанализ, проще говоря. Так вы и о Платонове писали, и о Достоевском. А о Блоке ваша статья называлась «Жена», и последние в ней слова были: «Блока пора развести с Россией. Он ей не муж».