Бедлам в огне

Но это верно, если верно предположение, что пациенты – действительно сумасшедшие. А если нет? Если пациенты здоровы (в каком-то смысле этого слова), но по неведомым причинам хотят выглядеть больными, то лучшего руководства по симуляции безумия, чем психологический словарь, просто не найти. А чтобы убедить в своем безумии именно доктора Эрика Линсейда, почему бы не проштудировать его собственные формулировки и наблюдения? Что, если пациенты действуют по сценарию Линсейда? Что, если его критерии безумия подтверждаются людьми, которые изо всех сил и стараются их подтвердить?

Казалось, в голове у меня замигала сигнальная лампочка, – надо признать, довольно избитый штамп для описания умственной деятельности. Я весьма настороженно отнесся к этой своей теории, которая объясняла все и которая далась мне так легко. Я не до конца понимал, что означают мои умозаключения и какой в них таится смысл, но на первый взгляд они полностью соответствовали фактам. Теория выглядела безумной, но именно поэтому ее стоило принять всерьез. А фраза эта разве сама по себе не звучит безумно? И что мне теперь со всем этим делать? Бежать к Линсейду и сообщать о своем открытии, сказать ему, что он зря тратит время, что пациенты его обманывают, играют с ним, а он по своей глупости этого не замечает? Я знал, что за этим последует. Даже если все это чистая правда, Линсейд – не тот человек, который пожелает услышать такую правду, и уж точно он ей не поверит. Не решит ли он, что это я сошел с ума? Может, лучше сначала поговорить с Алисией?

Именно тогда я постиг разницу между копролалией, копрофилией и копрофемией. Словарь раскрылся на нужной странице, и вот они. Копрофемия, говоря словами Линсейда, – это “непристойная речь, скатология, быть может парафилия, при которой пациент пользуется нецензурными словами и выражениями в качестве средства или хотя бы основного компонента для достижения сексуального возбуждения”. Очень точное описание ночных чудачеств Алисии. Да уж, чудачества. Как же они меня затрахали.

По-моему, если ты страдаешь копрофемией, это ни в коем случае не означает, что ты сумасшедший, но тот факт, что слово попало в словарь, заставил меня призадуматься. Я считал Алисию просто слегка необузданной, но оказалось, что для ее поведения есть психологический термин, что это известное расстройство. Значит ли это, что Алисия – чокнутая? Нет, они точно меня затрахают.

Всю ночь я промаялся. Я сомневался и в своей правоте, и в том, хочу ли я быть правым. Я не спал. Я даже не мог думать. Одно лишь я знал точно: мне не с кем поговорить. Такое чувство, будто мою голову вывернули наизнанку, как старый шерстяной носок, но для этого состояния в словаре Линсейда слова не нашлось. И все же перед самым рассветом меня наконец озарило.

Я придумал простой способ найти ответ, возможно неполный, но ответ, которому можно доверять, потому что основывался он на тексте, на печатном слове. А я по-прежнему хранил трогательную веру в печатное слово. Я решил проникнуть в архив Линсейда и прочесть истории болезней. Разумеется, я не сумею вычитать в них все, что там можно вычитать, но зато смогу либо доказать, либо опровергнуть свою великую теорию.

Поначалу я думал, что можно пробраться в кабинет Линсейда среди ночи, но вскоре понял, что из этой затеи ничего не выйдет. Комната, где жил доктор, находилась по соседству. Он наверняка меня услышит. Куда безопаснее проникнуть в кабинет среди дня – но сначала нужно отвлечь Линсейда, выманить его из кабинета и войти самому. И еще надо придумать способ, как открыть картотеку.

И я решил устроить в клинике небольшой кризис. Первым делом отправился поговорить с Морин, которая трудилась в саду. Мне хотелось посмотреть, какие у нее есть инструменты и можно ли их использовать как фомку для вскрытия картотеки. Ничего лучше маленького, но крепкого секатора не нашлось. Конечно, не самый правильный инструмент для такого дела, но я как бы по рассеянности все же сунул секатор в карман, когда Морин отвернулась. Мы поболтали о садоводстве, о подлых птицах, которые пожирают семена и клюют ростки, едва только те пробьются. О вероломстве пернатых я знал от мамы. Я даже предложил поставить пугало. Морин эта мысль понравилась, и она решила, что сделает пугало прямо сейчас.

Я ссудил ей свои джинсы и старую рубашку, после чего поспешил к Линсейду и спросил, занят ли он, а потом якобы невзначай поинтересовался, является ли скульптура запретным плодом. Линсейд ответил, что несомненно. А огородное пугало? Без разницы. Тогда я предложил ему выйти в сад и посмотреть, чем занимается Морин. И он заглотнул наживку. Линсейд опрометью выскочил из кабинета, и я остался один, не на шутку вдохновленный успехом своего немудреного замысла. Мне было одновременно страшно и весело. А желание проникнуть в тайну архива стало просто нестерпимым.