Бедлам в огне

Каждый раз, заходя в библиотеку, я видел, что Грегори поглощает страницы просто с нечеловеческой скоростью. Я даже подумал, что такая скорострельность объясняется его профессией и необходимостью читать десятки школьных рефератов по истории. Если честно, меня впечатлили его сосредоточенность и работоспособность. Но все равно можно было не сомневаться, что даже для Грегори работы здесь не на один день.

В пять часов пополудни он сказал:

– В половине седьмого я должен встретиться с Николой в Лондоне. Я не пойду на встречу. Ты ей не позвонишь от моего имени?

– Нет, Грегори, – ответил я. – Я думаю, звонить должен ты.

– Но я занят.

– Поверь мне. Она не захочет услышать эту новость от меня.

Грегори был обескуражен моим отказом, но все же позвонил – решив, что в этих вопросах я разбираюсь лучше. Я стоял в стороне и делал вид, будто не слушаю, но я слышал каждое слово – он говорил, что все оказалось гораздо интереснее и, очевидно, ему придется остаться на ночь. Если Никола и высказала недовольство – а я полагал, что наверняка высказала, – Грегори никак не отреагировал.

Когда он отошел от телефона, я сказал, что пойду прослежу, чтобы ему приготовили постель, но Грегори ответил, что не надо – в этом нет необходимости. Он собирается читать всю ночь. Если устанет, то подремлет часок-другой прямо за столом, а потом проснется и продолжит работу. Он уверил меня, что дома частенько ночи напролет читает книги по истории – иногда для урока, но большей частью просто удовольствия ради.

В последний раз я заглянул к Грегори в начале первого и сообщил, что ложусь спать, так что о чае ему надо заботиться самому. Раньше Грегори едва удостаивал меня взглядом, но на этот раз посмотрел на меня с такой любовью, что мне стало неуютно.

– Здесь есть несколько чертовски хороших вещей, – сказал он и замешкался, явно размышляя, стоит ли говорить, что на самом деле у него на уме. Решил, что стоит. – Я хочу поблагодарить тебя, Майк. Ты классный чувак.

Смущение мое было столь сильно, что я счел его весьма подходящей прелюдией для ускоренного отхода ко сну.

На следующее утро я отнес в библиотеку чайник свежезаваренного чая. Грегори сидел за библиотечным столом примерно в той же позе, в какой я его оставил. Глаза немного покраснели, однако он был бодр и возбужден. Невероятно: он прочел все рукописи до единой, прочел каждую строку, разложил листы в красивые, аккуратные, ровные стопки и теперь оглядывал их добрым, любовным взглядом. Выражение его лица я бы охарактеризовал как горделивую скромность. Грегори собирался вынести свой вердикт.

– Ну? – спросил я.

– Мне нужно встретиться с твоим боссом, – сказал он.

Я воспринял эти слова как тяжкое оскорбление. Я кто, мальчик на побегушках? Неужели его суждение настолько серьезно, что им нельзя поделиться со мной?

– Нет, – ответил я. – Все, что ты можешь сказать Линсейду, ты можешь сказать мне.

– Хорошо, – согласился Грегори. – По моему мнению, вы проделали блестящую работу, побудив пациентов к сочинительству; честно говоря, вы проявили гениальность.

Теперь я чувствовал себя совсем плохо. Более того, я подозревал, что Грегори намеренно подобрал такие слова, чтобы я почувствовал себя совсем плохо.

– Будь моя воля, – продолжал он, – я бы сказал: давайте опубликуем все это скопом, как есть, во всем размашистом величии, не изменив ни слова. Но, зная издательский бизнес изнутри, я полагаю, что придется слегка сократить произведения, сделать их более удобоваримыми. Но не нужно роптать. Наш мир не идеален. И я был бы горд взять на себя труд по сокращению.

– Так ты считаешь, что это можно публиковать?

– Разумеется. Никола и опубликует.

– Никола?

– Если я ей скажу, она опубликует.

Он произнес эти слова с жестокой гордостью человека, уверенного в себе. Он – тот, кто умеет улаживать дела, умеет устраивать дела, умеет заставить подружку делать то, что ему надо. И почему меня это так сильно задело?

Мы отправились на встречу с Линсейдом и Алисией, и Грегори рассказывал им о “работе” так, словно по своему значению она находилась где-то между “Улиссом” и кумранскими свитками. Он уверял, что играет лишь роль повитухи, вся заслуга принадлежит мне, а он намерен вмешиваться как можно бережнее. У него только одно желание: чтобы младенец родился в целости и сохранности. Он сказал, что не хочет, чтобы его имя стояло на окончательном варианте книги; лучше всего, если там будет значиться: “Под редакцией Грегори Коллинза”. Линсейд с Алисией немало поразились такому бескорыстию и обещаниям пустить в ход литературные связи.