Бедная Настя. Книга 2. Превратности любви

— Что-то ты, девка, темнишь, что-то не договариваешь. Брось-ка по кухне метаться, садись да рассказывай, — Варвара силой усадила Анну рядом с собой у стола.

— Чем же тебе барин наш так плох показался? Или не полюбился тебе его поцелуй?

— Если честно, Варя, — покраснев, прошептала Анна, — я до сих пор чувствую прикосновение его губ.

— Сдается мне, что ты и сама не знаешь, чего хочешь, — подвела итог Варвара.

— Мне, Варя, казалось, я Михаила люблю, но этот поцелуй…

— Не думаю я, чтобы молодой барин тебе зла желал.

— Но и добра он мне не желает. Не хочет он меня от себя отпускать. Никогда Владимир не даст мне вольную. Хочет, чтобы я навсегда осталась крепостной. Запуталась я, Варвара. Вот и решила: бежать надо, бежать, чтобы забыть и того, и другого.

— Да разве от чувств убежишь, девонька? — вздохнула Варвара. — Тот, кто люб, всегда будет рядом. Если и не наяву, то в мыслях да в сердце. Их куда выкинешь?!

— В Петербург поеду, Владимир обещал меня продать Оболенскому. Пусть так и будет.

— Дело твое, я тебя неволить не стану, и выдавать тоже. Но учти, бежишь ты от самой себя. Одни мучения здесь оставляешь, другие появятся.

— Нет, я бегу от унижения, Варвара! И, быть может, если я не буду каждый день его видеть, скорее забуду. Ведь, правда, Варварушка?

— Жизнь покажет, храни тебя Господь, — Варвара широко перекрестила ее и обняла на прощанье.

— Ты только не переживай за меня, слышишь, все будет хорошо! Я не пропаду, — Анна расцеловала Варвару в обе щеки и вышла. Она решила попросить Григория заложить карету и тут же и уехать, пока не хватились. Анна не сомневалась — Григорий перепроверять указания барина не пойдет, мужик он был доверчивый и добрый. Она только не заметила Полину, которая подслушивала за дверью весь их с Варварой разговор.

* * *

—  Что же, мой мальчик, можешь быть доволен собой — ты получил такую прекрасную возможность открыть Анне свои чувства и сделал все, чтобы она ответила тебе взаимностью!

— Отец! Не смейтесь надо мной! — Владимир не заметил, как начал кричать, обращаясь к барону. Призрак возобновил свои визиты, на этот раз возникнув в момент наивысшего раздражения. Уйдя к себе, Владимир уже не сдерживался, круша все, что попадалось под руку, смел со стола бумаги, пресс-папье и не горевший — слава Богу! — светильник.

—  Свои трудности ты создаешь себе сам! — продолжал отец, наблюдая за сыном из дальнего угла кабинета. — Ты ведешь себя, как мальчишка, который всего боится, но желает прослыть храбрецом и оттого путает смелость с наглостью.

— Я не хотел! Я просто не смог сдержаться в ту минуту. Увидел это прекрасное заплаканное лицо и потерял самообладание. Она так красива, отец!

—  Сначала реши, что для тебя важнее, краткий миг обладания этой красотой или любовь, которая стоит всей жизни. Наберись терпения.

— Разве теперь она поверит мне? — Владимир без сил рухнул в кресло и схватился руками за голову. — Я все испортил. Я снова восстановил ее против себя. Как я мог? Забудет ли, простит ли она меня?

—  Тобою сейчас движет ревность, которая мутит разум…

— О да!.. — вздохнул Корф.

—  Если не готов к борьбе — уйди в сторону, чтобы не потерять еще и друга.

— И навсегда потерять Анну? Нет, никогда!

—  Борись за свою любовь!

— С кем? С Анной или Репниным? Или с обоими одновременно?

—  С самим собой! Усмири гордыню! Ты любишь Анну — так докажи самому себе, что ты достоин ее любви!

— Легко сказать!

—  И трудно сделать, — кивнул ему отец. — Но стоит однажды переломить гордыню, и ты поймешь, что любовь — это искусство отдавать, а не завоевывать.

— Да что Вы знаете о любви? Как вы можете советовать? Вы, кто за всю жизнь не отдавался безумию страстей. Благополучный семьянин, унылый вдовец! Оставьте меня с запоздалыми нравоучениями! Оставьте меня!

— Сейчас тобой руководит вполне законная ненависть к моей семье. Я не стану докучать и тотчас же откланяюсь, — растерянно сказал Андрей Долгорукий, неожиданно вошедший в кабинет.

— А? Что? — Владимир посмотрел на него мутными глазами, но через мгновение опомнился. — Нет-нет, прости, Андрей. Я, кажется, просто перенервничал.

— Это неудивительно. Столько пережить за какие-то несколько дней! Сможешь ли ты говорить со мной? Готов ли выслушать мою просьбу?

— Конечно, проходи, садись. Я слушаю тебя.