Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя

— Сегодня страна находится в жесточайшем кризисе, — пояснил Киселев, — и, честно говоря, я пока не могу сказать, по какому пути она пойдет дальше. Выборы принесли совсем не те результаты, которых ждали организаторы революции. Кстати, Луи Наполеон отозвал свой депутатский мандат, но его имя уже становится новым знаменем нынешней Франции. К зиме ожидаются выборы президента республики, и никто не способен предсказать, как они сложатся в итоге. Я понимаю хитрый ход Мадзини и его польской спутницы — они метят в будущее, а невольное участие в этом преступлении барона может подвести Россию к опасному рубежу в отношениях с Францией. Но я здесь — всего лишь наблюдатель, к тому же сам находящийся под неусыпным надзором парижской полиции. Я могу строить какие угодно планы, но мои руки скованы.

— Но я в силах выполнять ваши поручения, — предложила Анна, — только помогите мне.

— Видите ли, баронесса, — замялся Киселев, — я еще не высказал вам самого главного возражения против моего участия в этом деле. Официально пока считается, что барон Корф погиб. Его спасению нет доказанного подтверждения, кроме ваших слов, конечно. И если господа террористы попытаются использовать человека, которого вы принимаете за своего супруга, против самого Бонапарта или, что еще хуже, его брата, который теперь сам член Учредительного собрания и весьма влиятельное лицо, финансирующее всю деятельность своего брата и наш, в политическом смысле, партнер, то…

— Что? — Анна не выдержала утомительной и страшной паузы.

— Поймите, — наконец решился Киселев, — если, как вы утверждаете, барон все-таки осуществит задуманное польскими бунтовщиками, мы не сможем защищать его. Если ваш муж станет покушаться на жизнь людей, о которых мы сейчас говорили, под своим новым именем, мы не станем раскрывать его инкогнито.

— Вы отказываете ему в помощи его родины?! — Анна не верила своим ушам.

— Да поймите же, — в голосе графа послышалось сильное напряжение, — если мы признаем, что он — русский подданный, барон Корф, сотрудник Министерства иностранных дел, то провокация, задуманная господами из Лондона, осуществится — на Россию ляжет несмываемое пятно позора и поставит нас на грань окончательного разрыва с Францией.

— А если они сами объявят, что подосланный к Бонапартам убийца — русский, и раскроют имя моего мужа? — не сдавалась Анна.

— Они могут говорить, что угодно, — пожал плечами Киселев. — Официально барон считается погибшим.

— Да как вы смеете! — воскликнула Анна.

Она хотела встать с кресла, но Киселев быстро подошел к ней и, положив ей руки на плечи, силой усадил обратно.

— Анастасия Петровна! — тихо, но жестко сказал он. — Не считайте меня извергом и расчетливым чиновником, который безразличен к своим людям. Вы прекрасно знаете, насколько я искренне уважал… — заметив, как вздрогнула Анна, он исправился: — Простите, уважаю вашего супруга. Но обстоятельства принуждают меня держаться в этой ситуации в стороне, ибо в любом случае, если неправедное осуществится, барон окажется виновным, и под любым именем.

— И что вы предлагаете мне делать? — Анна с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

— Есть лишь один способ избежать этой ситуации — разыскать его прежде, чем он выполнит свое задание, здесь, в Париже.

— А вам не кажется, что я еще более одинока и беззащитна в этой стране, чем вы? — Анна постаралась как можно больнее задеть самолюбие графа, но тот оставался сдержанным и непреклонным.

— Но вы не отягощены причастностью к государственной службе, — тихо сказал Киселев, — и у вас есть оправдание любым вашим поступкам, даже самым несуразным — вы потеряли мужа и ваши дети были увезены от вас без вашего ведома.

— Вы предлагаете мне сказаться безумной? — усмехнулась Анна.

— Я предполагаю, что к действиям женщины, пребывающей в большом горе, вряд ли будут присматриваться в той же мере, как к моим. Но если вам, паче чаяния, удастся добиться того, чего вы хотите, я постараюсь помочь вам немедленно вернуться домой — одной или вместе с мужем.

— Итак, я остаюсь в одиночестве, — подвела итог их разговора Анна.

— Да, — подтвердил Киселев, — но только до того момента, когда понадобится открыть входную дверь по дороге на родину…

Уже дома, когда Анна успокоилась, она поняла, что, в сущности, Киселев прав. Кто знает, удастся ли ей вернуть Владимиру память до того, как все случится, или он еще и дома будет нуждаться в лечении? В том, что она спасет его, Анна не сомневалась, но опасность использования имени барона в политических целях, которые преследовали «пани Ванда» и ее лондонский учитель, была слишком велика, и огласка этой истории не помогла бы Корфу, а, наоборот, усугубила его положение.