Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

Именно эта домашность Брюсова, готовность «возвращаться в быт» и внутренне, и внешне и поражала Нину, которая мечтала быть с ним всегда, неотлучно. Но все равно она не смогла быть в той его жизни рядом, даже если бы он был холост, даже если бы женился на ней. «Да, конечно, я не могла бы играть с ним и его родственниками по воскресеньям в преферанс по маленькой, чистить щеткой воспетый двумя поколениями поэтов черный сюртук, печь любимые пироги, варить кофе по утрам, составлять меню обеда и встречать его на рассветах усталого, сонного, чужого… Этот терновый венок приходится на долю жен поэтов…» Нина не была создана быть женой – только временной спутницей какого-нибудь мужчины. А здесь, на Сейме, для этой временности, которая была основой существования Нины, создались самые благоприятные условия.

Они бросили в реку письма Белого, которые Нина раньше хранила, как священные реликвии, – и словно бы очистились от прошлого: «Когда-то А. Белый писал мне длинные письма (часто, как потом убедилась, отрывки из готовящихся к печати статей). После нашего разрыва, летом 1905 года, мы с Брюсовым привязали к этим письмам камень и торжественно их погрузили на дно Сеймы. Так хотел Брюсов. Когда-то расшифровывать эти строчки для меня было целью бытия…» Теперь целью ее бытия стал Брюсов. Их с Ниной страсть достигла наивысшего накала. И отражение этой страсти в стихах поистине прекрасно своей откровенностью… только странно, что самые откровенные стихи Брюсов потом так и оставил не опубликованными в им самим составленных сборниках…

Запах любимого тела
В буйной горячке объятий.
Страсть, как пожар, догорела.
Стынут два сдавленных тела
На непомерной кровати.

Слуху доступно дыханье,

Взоры вперились во что-то —
Вновь восстает мирозданье.
Сладостно входит в дыханье
Запах и кожи, и пота.

Тело, что сближено с телом,

Гордо, бесстыдно и наго.
Так, в полусне онемелом,
Сладостно сблизиться с телом,
Нежно увлаженным влагой.

Скованы двое истомой.

На непомерной кровати —
Челн, по теченью влекомый…
Милая! Дай мне с истомой
Медлить в твоем аромате!

Вернувшись в Москву, они расстались на два месяца, и это породило лавину писем друг к другу, отсылавшихся почти ежедневно.

«Я радуюсь, что сознавал, понимал смысл этих дней, – писал Брюсов Нине. – Как много раз я говорил – да, то была вершина моей жизни, ее высший пик, с которого открылись мне оба океана – моей прошлой и моей будущей жизни. Ты вознесла меня к зениту моего неба. И Ты дала мне увидать последние глубины, последние тайны моей души… И все, что было в горнилах моей души буйством, безумием, отчаянием, страстью, перегорело и, словно в золотой слиток, вылилось в Любовь, единую и беспредельную, навеки».

Нина ему:

«Валерий! Доверься этим дням, не бойся отдавать, любить и тонуть в несбыточном счастье. Эти дни огненным знаком отметят душу, таких не будет больше никогда. О нем в душе холодная, святая, белая могила, от которой, простясь, я отошла навсегда и больше не оглянусь туда».

В эти два месяца разлуки Брюсов жил – с семьей, с женой, конечно, куда ж от нее деваться, с отцом и матерью, которых очень любил и почитал, – в селе Антоновка близ Тарусы. Здесь он приступил к непосредственной работе над романом «Огненный ангел», который уже второй год созревал в душе и уме его, выдумывался, моделировался… и, в свою очередь, моделировал его самого и судьбы окружающих.

«Буду писать к Тебе много, без конца, – сообщал он Нине, – буду писать и Твой роман, с сегодняшнего дня, с того часа, как вернусь домой. Он должен быть написан, и написан прекрасно, быть эпохой в литературе. Клянусь Тебе в этом!»

Потом, потом, когда уже был написан «Огненный ангел» и прошла любовь, Нина часто задумывалась, отчего именно ее выбрал Брюсов на мучительную роль – стать живым воплощением его литературных мечтаний? Почему именно ее увенчал этим не то лавровым, не то терновым венцом… «венком из темно-красных роз», как напишет он в стихотворении «Близкой»?..