Бедность (февраль 2008)

- В феврале и марте еще, кажется, верили, что Временное правительство сумеет твердо себя поставить, устроить Учредительное собрание или какие бы то ни было выборы в кратчайший срок. Я думаю, как и многие, что ошибкой было непременно устроить эти выборы по каким-то самым усовершенствованным правилам, от этого они очень отсрочились. Второй период такого прилива оптимизма был, когда Керенский пришел к власти, и когда казалось, что он сумеет заставить своим красноречием наших солдат опять воевать. Я был не очень оптимистичен ни в первом случае, ни во втором, но вокруг меня многие - несомненно.

- А кроме Керенского кто еще был героем того времени?

- Было много популярных людей. Родзянко, например, Милюков, хотя к нему всегда отношение было смешанное, вероятно, вызывавшееся отчасти просто человеческими его чертами. Он был человек скорее холодный и рассудочный, и это многих от него отталкивало.

- А когда в первый раз вы услыхали фамилию Ленина и вообще почувствовали, что есть большевики с какой-то программой?

- Я думаю, что это случилось для меня не раньше мая 1917 года. Но это - по моему политическому невежеству. Но вообще я думаю следующее. Теперь в Советском Союзе изображается дело так, что роль партии большевистской и социал-демократической партии была всем очень заметна, начиная с 1905 года. Это совершенно неверно. Я помню очень хорошо, что имени Ленина никогда не слышал до 17-го года. Потом его стали преследовать, тогда об этом везде писали, но осведомленность моя лично была очень слабая во всех этих делах.

- А что вы можете рассказать про лето 1917 года? У вас остались в памяти какие-то картинки, разговоры?

- После моей болезни мы поехали с женой в Крым, в Симеиз, и там прожили два с половиной месяца. А потом, в начале лета, вернулись в Петербург и сразу отправились в Финляндию, где была дача моих родителей, и там прожили все лето, а после этого осенью, как раз накануне Октябрьского переворота, я откомандировался в Пермский университет, потому что тогда уже начались некоторые затруднения с продовольствием. И я решил, что в Перми, во вновь основанном университете, где как раз были мои друзья, в том числе тот самый профессор Отокар, - что там можно будет спокойно заниматься, готовиться к магистерским экзаменам. А что будет дальше - одному Богу известно.

В Перми революция произошла так же, как и во всех других местах, но Октябрьский переворот там пережили довольно мягко. Не было никаких особенных арестов, не говоря уж о расстрелах, и, собственно, город жил очень патриархальной, провинциальной жизнью еще и следующий год, и еще год, пока во время гражданской войны не наступил голод, а потом Колчак пришел и занял Пермь. Но не надолго, на полгода, потом он стал отступать. Причем тогда Пермский университет был, по распоряжению его правительства, эвакуирован и отправился в Томск, где я прожил с лета 19-го года до марта 20-го. После чего вернулся в Пермь. Съездил в 20-м году осенью в Петербург и застал там уже кончающийся голод. Мне рассказывали тогда, что, например, знаменитый востоковед Тураев, лекции которого я слушал, просто за эту зиму умер с голоду. А академик Шахматов тоже умер, но не от голода, а от того, что таскал дрова на пятый этаж дома, где он жил.

- Вы сказали, что в Пермь Октябрьская революция пришла с запозданием. Какой она вам запомнилась?

- Я это очень смутно помню именно потому, что это произошло как-то тихо и без особенных потрясений, и только постепенно тамошний отдел ЧК начал совершать разные расследования. Но я думаю, что это было в 18-м - в начале 19-го года. Тогда подвергся обыску мой друг профессор Отокар, потому что он писал книгу по истории старо-французских городов, которые, как известно, назывались коммунами, и вот когда в рукописи его люди из ЧК, которые совершали обыск, увидели слово «коммуна», это им показалось крайне подозрительным, они решили, что это какое-то контрреволюционное сочинение, и он просидел в тюрьме недели две, пока они это разбирали.

- Какие воспоминания у вас остались о преподавательской деятельности того времени?

- Я начал читать лекции в Пермском университете, преподавал средневековую историю, а также историю искусства. Потом, когда я вернулся в Петербург, в 21-м году стал преподавать в Институте истории искусств, который основал граф Зубов, ныне здравствующий в Париже. Позднее я начал преподавать и в университете. Продолжалось это почти до самого моего отъезда, до весны 24-го года. Преподавал без малейшего марксизма, совершенно для меня нормальным способом. Это было еще возможно.