Бедность, или Две девушки из богемы

я ее увезу. Номер у нее какой? В мобиле неохота рыться.

— 211.

Сережа рванул к санаторию, вокруг которого собралось невидан-

ное количество четырехколесных консервных банок (так он называл

автотранспорт), и стал выяснять у сонной санаторной девушки на

приеме, где тут какой номер.

Она подробно все объяснила, и только окончательно проснув-

шись, добавила:

— Почему вы интересуетесь? Всё равно без пропуска не пущу.

Идите, подышите свежим воздухом. У нас закрытый санаторий.

«Шоколадка! Вот чего мы не предусмотрели», — подумал Се-

режа. Но ничто не могло поколебать его решимости проникнуть в

комнату Жени.

НЕ ОДЕВАЯСЬ

Чудеса акробатики недоступны литературным описаниям, тем

не менее, именно благодаря им Сережа взобрался на второй этаж.

Женя вышла из душа, окрученная всевозможными полотенцами, как в плохом кино. Увидев Сережу, она нисколько не удивилась, присела в кресло и буднично закурила «More».

— А здесь не продают другие, — зачем-то сказала она.

«Почему у женщин всегда такие длинные сигареты? — непро-

извольно подумал Сережа. –— Или они никуда не торопятся? Убьют

ее, меня, обоих? Свояк не подмога».

83

Ненашев  встал  на  колени  и  решил  начать  с  Каролины

Павловой:

Везде влачил я, чужд забавам,

Как цепь свою мечту:

И в Альбионе величавом,

И в диком Тимбукту,

В Москве, при колокольном звоне

Отчизну вновь узрев,

В иноплеменном Лиссабоне,

Средь португальских дев…

— А что же ты не средь португальских дев, вали к ним! Или

ты хочешь, чтобы я тебе всё сказала? Всё, что я о тебе думаю? —

равнодушие Жени Моисёнок оказалось показным. Она, как в клетке, заметалась по комнате.

— Да я знаю, чего тебе надо, ты, псих! Тебе мамочка нужна, чтобы сопли вытирать. А я хочу мужика, сильное плечо. Пускай он

будет урод, придурок, сволочь вообще! Но чтобы я была за ним, как

за каменной стеной. А ты что умеешь? Ты даже носки свои пости-

рать не можешь. Да, мне нравится, что ты меня любишь, а то, что я

тебя не люблю и вообще терпеть никогда не могла, тебя не волнует, что ли?.. Да мне вообще по барабану, любят меня или нет, мне надо, чтобы меня содержали, и вся херня!.. Вы все такие… Поматросил и за

борт. Нет уж, помолчи. Сказочек твоих мне не надо. Я не собираюсь

выбирать, кто лучше разговаривает, а кто лучше молчит. Меня не

выбирают. Посмеялись, понудили, ты что-то себе доказал — герой

какой оказался! А я-то на похороны бы и сходила. Грустно всё равно.

Мы, девушки, сентиментальные очень, знаешь об этом?

Она нервически взглянула на часы – что-то дорогое, искрящееся

сквозь туман ненашевских слёз.

— А щас катись уже отсюда, щас жирный вернется!

— Я вообще вас, мужиков, ненавижу, — захлопнув дверь на

балкон, через которую пробрался Сережа, продолжала Моисёнок, —

всех. Потому что вы козлы. Вы, как пятьдесят копеек с дыркой для

84

шнурка. Вам бы только трахаться! А хочешь трахаться — плати!

Думаешь, мне нравится этот мудак? Зато он платит столько, сколько

я стою, и не учит меня жизни! А тебя я терпеть не могу, потому что

у тебя, о чем не спросишь, на все готов ответ. А на хрена мне твои

ответы, если я к тебе вопросов не имею. Потусовались, до свиданья.

Свидание на балконе! Кто тут пошляк? Шекспир? А вот и нет —

Сережа Ненашев у нас пошляк. И трус, — крикнула она вдогонку.

Может, чтобы добить.

(Сережа вспомнил разговор при знакомстве с Семеном, и даже

зная, что ложь это, неправда, он чувствовал себя трусом, потому что

проиграл, а проиграл, потому что победа была чем-то из пластилина, мечт и восторгов. Он не боялся ничего физически, он боялся  быть

трусом в том, что никогда ничего не противопоставит такого рода

монологам. Сдастся и уйдет.) Он обернулся.

— А как же любовь? Мы ведь любили друг друга. В кино хо-

дили, на Кустурицу.

— Вся твоя любовь — как до койки меня побыстрее дотащить.

А я хочу хорошо выглядеть, нормально одеваться. Жить в таком

месте, где не надо очередь в душ занимать с шести утра! И ходить

в ночные клубы, в «Экзосферу», а не на Кустурицу. И там самой

выбирать себе, с кем спать.

Униженный Сережа закричал странным, каким-то не своим

голосом:

— Да ты проститутка!

— Я не проститутка. Я хочу по-человечески жить, а не таскать

на себе взрослого ребенка!

— Ты стерва, Женя!

— А ты зануда! Убила бы! — Моисёнок готова была скинуть

его с крыши.

— Быдло!

— А ты нищий! Ты никто и нигде!

Сереже еще ни разу не было так плохо. Всё пропало. Вся

страсть его была химерой, он создал женщину своей мечты, но, оказывается, ставил эксперимент на самом себе. Кроме того, Сережа

понял: нельзя обожествлять любое существо, которое родилось

тем же способом, что и он сам.

85

— Катись, я говорю! — закричала Женя, — я твою морду видеть

не могу. Что ты ко мне привязался? Медом намазано? Здесь? Где?

Или никто больше не дает?

 Сережа встал, в нем взыграла смесь глупости и благородства, а это одно и то же:

— Я уйду, но знай, что я всегда буду любить тебя, — сказал он.

— Да хоть до пенсии люби, улюбись, главное, чтобы я тебя не

видела больше! Никогда не видела. Так часто бывает. Люди встре-

чаются, а потом никогда не встречаются. И оба счастливы. И ура.

И все. Куда ты прешься, грязный, по ковру?