Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган

Папа гладит Дашу по голове и неожиданно ласково заканчивает разговор: – Умница, Даша, правильно! Своих надо жалеть! Все, мне пора работать!

* * *

Первый курс проходил в бесконечном угаре вечеринок, десятках встреч, вихре моментально возникающих дружб и знакомств. Новые знакомые вечером казались замечательно остроумными, а на следующий день становилось очевидно, что ни с кем из них не встретишься больше никогда. Даша с Алкой ходили в Маринины компании, Марина с Алкой – в Дашины… У Алки завелись в институте подружки, у подружек были свои друзья и подружки… Получалось, что девочки бесконечно кочевали по каким-то вечеринкам.

Марина всегда веселилась и дружила со всеми гостями одновременно, Алка сидела тихонечко и всем улыбалась, а Даша присматривалась, изучала. У девчонок на троих было два любимых свитера, один зеленый, тонкой шерсти, а другой полосатый, полоска белая, полоска желтая. Оба формально принадлежали Даше, а носили их втроем, причем сама Даша пользовалась ими безо всяких льгот. Иногда менялись прямо в гостях. Алка подходила к ней и говорила: «Нечестно, ты зеленый свитер уже два раза надевала, отдавай!» Тогда они шли в ванную и, помогая друг другу, быстро переодевались.

Марина отлично училась на своем филфаке, Алка сдала зимнюю сессию на четверки, а Даша все еще толком не поняла, что учится в техническом институте. С начерталкой помог Папа, она даже спичечный коробок в трех проекциях не могла изобразить. Остальные предметы были не сложнее школьных математики и физики и не требовали особенного внимания, тем более что лекции они с Женькой посещали, и, непрерывно хихикая, Даша успевала все записать.

Все записанное своей рукой она могла оттарабанить на экзаменах с закрытыми глазами, зачастую не понимая, что за техническими терминами находятся реальные процессы. Только однажды Даша немного погрустила, выяснив, что Марина учит дополнительно французский и пишет курсовик на тему «Наполеон в творчестве Стендаля», в то время как сама она имеет возможность заняться волнующей темой «Массообмен в системе „твердое тело – газ“ при пониженных температурах». Но грусть эта была мимолетна.

К концу первого курса незаметно сложилась постоянная компания, состоявшая из учившихся в разных институтах мальчиков и девочек. ЛИСИ, все три медицинских, политех… Университетских студентов не было ни одного, ведь в универе евреи и половинки не учились. По странному стечению обстоятельств, а не согласно Дашиному выбору, все они почему-то оказались немного евреями.

Мальчики и девочки, плотно сбившиеся в один еврейский ком, почти никогда специально не обсуждали и даже не упоминали о национальных проблемах. Единственной официально принятой в компании идеей была оппозиция советской власти и любому официозу. Не как диссидентство, а просто как фига в кармане, которая полагается всякому приличному человеку.

Однажды с восемнадцатилетней серьезностью они чуть не подрались, обсуждая теоретический вопрос: смог бы кто-то из них выдать своего отца властям, зная, что он совершил подлость, ну, например, был в войну полицаем.

– Ни за что, выдать еще хуже, чем быть полицаем! – кричит Даша.

– Обязательно выдала бы, чтобы восстановить справедливость, каждый должен получить по заслугам! – яростно блестя глазами, убеждает Маринка. Марине Дашина компания понравилась, и она понравилась ребятам. – На щит тебя, Маринка, ты новый Павлик Морозов! – Женька, как всегда, смеется.

– Хорошо, Бог с ними, с полицаями! Это абстрактный спор, ну а если твой отец… – вкрадчиво говорит Марина, ни к кому не обращаясь, – если твой отец – член партии, значит, он поддерживает эту идеологию, тогда что, ты сможешь его уважать?

У Женьки очень тонкая нежная кожа, ему не скрыть вспыхнувший румянец. Лучше сделать вид, что у него образовались срочные дела в другой комнате, и вернуться попозже. Даша молчит, она боится прилюдно спорить с Мариной, но про себя думает: «Да, я буду уважать моего отца – члена партии, а что же мне еще делать, если он мой отец?»

Алка не подходила этой компании, чувствовала себя в ней неуютно и постепенно, не обижаясь, стала бывать вместе с Дашей реже и реже.

– Мне неудобно, что я ее немножко бросила. Она мне как родственница, – говорила Даша Женьке.

– Ну и что, нельзя же всегда и всюду таскать за собой, к примеру, внучатую племянницу! – отвечал он.

– А как ты думаешь, почему мы все нашли друг друга? Я не выбирала друзей по национальному признаку, честное слово.

– Ты глупое носатое чудовище! Существуют понятия, незнакомые твоему жалкому уму, если его, конечно, можно так назвать. Это менталитет, воспитание, определенного рода чувство юмора…

– О да, все это относится к тебе, номенклатурный сыночек! Особенно воспитание!

– Меня же мама воспитывала, а ее – бабушка, – обиженно произносит Женька.

– Прости, Мумз, я не права! Ты настоящий Голда Мейер!

– Дура, Голда Мейер – женщина!

* * *

Летом приехала Берта. Праздновать сразу два события: сорокалетие родителей, и еще – ура, ура, даже не верится! – Папа купил машину!