Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган

– Сонечка? Девочка с книжкой? – отозвался Игорь Михайлович, ставший за эти годы профессором неврологического отделения. – Разве можно забыть соседей по коммуналке, да еще таких начитанных!

Дашу положили во взрослое отделение к бывшему Сониному соседу, называвшему маму Сонечкой, самому главному профессору по этой необычной болезни. В палате лежали, как на подбор, одни старухи, стонали, просили пить. Однажды одна из них ночью попросила судно. Даша сделала вид, что спит, не слышит, но неприятную старуху было все-таки жалко. Промелькнула мысль: «Как же люди совершают подвиги? Это будет мой подвиг». Она встала, зажмурившись от отвращения, подала старухе судно и отнесла его в туалет, где ее вытошнило. Совершив подвиг, бросилась на кровать и скорей уткнулась в медведя. Большой противоестественно-розовый медведь дома всегда сидел у Даши на кровати. Папа его сюда Даше принес, чтобы в больнице ей не было так одиноко.

Каждое утро Дашу в застиранном фланелевом халатике в бывший зеленый цветочек торжественно укладывали на каталку и везли на укол, будто она сама не могла дойти до процедурного кабинета. Однажды в процедурном были студенты, стояли, смотрели, что с Дашей делают. Процедура выглядела устрашающе: огромный шприц, похожий на тот, которым кололи Моргунова в «Кавказской пленнице», втыкали Даше в шею и десять минут вводили лекарство. Тоненькая шейка с торчащим из нее гигантским шприцем вызвала у студентов острую жалость. Кто-то из ребят погладил Дашу по ногам в шерстяных носках, сиротливо торчащим из-под простыни, кто-то сунул в свисающую с каталки руку липкую конфету из кармана, а симпатичная рыженькая девушка, стоявшая совсем близко к Даше, приговаривала:

– Потерпи, маленькая, уже совсем чуть-чуть осталось. – Она начала шептать это Даше еще до того, как медсестра поднесла шприц к Дашиной шее.

– Какая мужественная девочка! – тихо сказал кто-то.

Гордая таким уважительным вниманием, Даша только меланхолически улыбалась одной половиной рта и не собиралась признаваться, что ей ни капельки не больно, ведь она совершенно ничего не чувствует.

– Это хорошо, что вы такие жалостливые, – загремел Игорь Михайлович. – А кто из вас помнит, что при парезах чувствительность исчезает полностью? Пациентка не чувствует боли!

Прошел месяц, и чувствительность восстановилась, теперь Дашу можно было ущипнуть за щеку, и, как здоровому человеку, ей было больно. Она снова моргала, улыбалась и морщилась – как все!

Даша вернулась домой. Если внимательно присмотреться, можно было заметить некоторую кривизну улыбки и асимметрично поднимающиеся в удивлении брови. Врачи уверяли Соню, что все пройдет и функции восстановятся без последствий, так что у Сони оставался шанс, что Папа ее не убьет.

Родителям Даша не рассказала, что в школе ее обозвали жидовкой. Не хотела, чтобы они ее жалели, а главное, ни за что на свете по своей воле не желала послужить причиной совершенно невыносимого для Даши выражения беспомощной обиды в Папиных глазах и Сониного ужаса, если они узнают, как обидели их ребенка.

Даша шла в школу с загадочно-кривой улыбкой, чуть разными бровями и тяжелым сердцем. Она надеялась, что за время лечения ее окривевшего лица все соскучились по ней и забыли, что она жидовка. Наверное, первобытная ярость отвергнутого мужчины уже отпустила Игоря, и, может быть, мальчики, влюбленные в Дашу, не забыли ее. Возможно, ей повезет и обе Ирки начнут с ней дружить сразу и безо всяких унизительных мелких условий…

Мальчишки шумели, толкались и пинали друг друга портфелями, девочки, перешептываясь, на Дашу поглядывали, но никто не бросился к ней с криками «наконец-то!», даже просто не подошел. Обратил на Дашку внимание почему-то только физкультурник старших классов, которого она толком и не знала, он вел в школе секцию спортивной гимнастики, к которой Даша не имела никакого отношения.

– Тебя долго не было в школе, девочка, – сказал он и, внимательно всмотревшись в Дашу, добавил: – Испортила ты свое красивое личико…

Даша обрадовалась ужасно: во-первых, ее все-таки хоть кто-нибудь заметил, а главное – она красивая, красивая, не важно, что «испортила личико», потрясающе само признание ее красоты, пусть даже бывшей!

Оказалось, что, пока Даша была в больнице, история продолжалась. В Дашином классе училась племянница исторички, она и описала тетке сцену в раздевалке. В советской школе не место антисемитизму, и из самых честных побуждений политически подкованная историчка устроила показательное разбирательство поведения Которского. Со всей общественной страстью она разобъяснила пятиклассникам, что обзываться нельзя, в нашей стране нет плохих национальностей, и равнолюбимые родиной русские, украинцы, татары и даже, не смейтесь, евреи сливаются в едином порыве строительства коммунизма.